– Какую дверь?
– Какая отделяет рацио от… – он запнулся – от жизни. Иногда дверь, которую мы боимся открыть, это дверь нашей собственной тюрьмы.
Медитации, философия – без меня! Это к Яшару. Он инструктор по восточным боевым техникам, они без этого, как без рук. Мой же мир давно сложился и объяснялся законами физики, химии и физиологии. Заумь Яшара, признаться, пугала – точно с обрыва в пропасть смотришь. И так же, как пропасть, тянула и тревожила… Срочно сменить тему.
– Умствования в подарок, гм. Я-то рассчитывала…
– К тому и веду, – перебил Яшар. – Подарок здесь, но ты упорно не желаешь его видеть. Упростим задачу. – Я с готовностью зажмурилась. Ни хруста фольги, ни шелеста бумаги, в какую пеленают букеты. Только прелый осенний воздух начал наливаться пьянящей свежестью. Духи? Банально. Я разочарованно открыла глаза и… оцепенела. Октябрьское небо, растворённые в темноте хмурые крыши. На одной из них яблоня, окутанная пенной дымкой цветов. Кружево из лепестков и соцветий. – Нравится?
– Очень!
– Она здесь с вечера. Просто не укладывается в привычную схему, поэтому ты её не замечала.
– Почему же сейчас вижу? – Снова казалось – я смотрю с обрыва в бесконечную бездну.
– Мои предки были рисовальщиками миражей. Воспользовался их методикой. Миражи видят все. Но ты-то способна не просто увидеть, ты могла прочувствовать иллюзию в полной мере: видеть, слышать, осязать… – Он осмотрелся и досадливо прищёлкнул языком. – А какие тут чинары! Эх!
Но с меня хватило и яблони.
– Что рисовальщики, говорил, но миражей…
– Да, тысячи лет рисовали в пустынях иллюзии.
– Зачем?!
– Пустыня – это безысходность. Небо белое, песок белый. День идёшь, два – всё то же. Словно на месте стоишь. Белизна и пустота. А человек так устроен – ему в пустоте идти трудно, обязательно видеть надо, к чему идёт. Надежда. Сил прибавляется. Поэтому и рисовали. То оазис, то город…
Я глянула на яблоню.
– Не напьёшься из того оазиса, в городе от жары не спрячешься. Хотя… красиво, конечно.
– Не хлебом единым… – Яшар полюбовался на своё творение. Цветки на яблоне приобрели сиреневатый оттенок и стали напоминать картофельные. Видно, так ему показалось эффектней. – Сила у тебя есть, да разбудить её ты побоялась. Могла бы таких яблонь целый лес натворить.
Вспомнилось – в окно ломится седой от пурги ветер. Я у постели умирающей. В груди – тот самый иррациональный ужас, являвшийся всякий раз, когда требовалось открыть незнакомую дверь. Открыть и войти в погружённое во мрак пространство. Всего-то и требуется прошептать за прабабкой какую-то абракадабру. Сплетням суеверных сельчанок я не верила. Я верила в науку. Но отчего-то повторять бред уходящей родственницы поостереглась. Дверь осталась закрытой.
