Ну всё, пропал отдых. Так и знал, что заботы нагонят даже здесь, но не ждал их столь быстро. И какая, чёрт побери, может быть беда без моего на то разрешения? Кто допустил?
— Давай сюда! — сургуч печатей хрустит под пальцами. Пробегаю глазами по неровным строчкам. — Александр Христофорович!
— Да, государь? — дотоле неизвестно где пропадавший Бенкендорф является по первому зову.
— Объявляйте синюю тревогу и начинайте работать по второму варианту.
— Но… — генерал пытается возразить.
— В задницу твоих воров и шулеров! Работаем, я сказал. Коня мне!
Сестрорецк. Полдень следующего дня.
Граф Кулибин нервно мерил шагами комнату, и сидевшему на лавке мастеровому приходилось то и дело поворачивать голову, стараясь удержать высокое начальство в поле зрения. Деревянная колодка на шее, соединённая цепью с кандалами на руках и ногах, не способствовала подвижности.
— Ты хоть понимаешь, что теперь тебе будет, аспид? — в голосе Ивана Петровича уже давно нет ни злости, ни жалости. Там только равнодушие смертельно уставшего человека, отчего собеседнику становится ещё страшнее. — Ты понимаешь?
Понимания нет, есть страх и недоумение.
— Дык это… — пытается развести руками. — Я же шибко пьян был.
Замолкает в полной уверенности, будто всё объяснил и дальнейшие разговоры излишни. Мол, с пьяного какой спрос?
— А ты знаешь, Федька, что пьянство лишь увеличивает тяжесть вины?
— Как это так? — похоже, что это открытие для мастерового стало почище открытия Америки Христофором Колумбом. — Как же так, Иван Петрович? Ведь кабаки-то царёвы… Нешто государь Павел Петрович народу худого желает?
Кулибин плюнул на пол и отвернулся. Почти этими же самыми словами содержатель кабака Пафнушка Кучерявый оправдывал постройку своего заведения прямо напротив входа на Сестрорецкий оружейный завод. Важное казённое предприятие недавно обнесли высоким каменным забором, и вот точно у ворот, стоит только улицу перейти… Многие так и делали в Высочайше утверждённый обеденный перерыв, а кое-кто и с утра заходил поправить здоровье после вчерашнего. И вечером туда же.
Иван Петрович боролся с напастью по мере сил, сначала увещеваниями и штрафами, а потом, пересилив добродушный и мягкий от рождения характер, перешёл к рукоприкладству. Так продолжалось до вчерашнего дня, когда на свою беду приехал из Петербурга академик и барон Товий Егорович Ловиц.
Педантичный и требовательный немец при посещении мастерской по нарезке винтовочных стволов сделал замечание едва стоявшему на ногах работнику, а в ответ получил удар ножом в сердце. Вызванный лекарь только развёл руками и покачал головой — от смерти лекарства ещё не придуманы.
