Через три минуты он уже отыскал директора Императорских театров и с приятной улыбкой отвел его в сторонку.
Через час танцовщице Кшесинской объявили, что в завтрашнем спектакле ей придется исполнять сольный танец – все то же очаровательное па-де-де из «Тщетной предосторожности», – а потому на завтра ей будет выделена отдельная уборная в первом этаже с окнами, выходящими в сад.
На следующий день задолго до начала спектакля Маля уже сидела в своей уборной, чтобы заранее причесаться и одеться, и вскоре увидела, как к ней по дорожке идут великие князья Сергей и Александр Михайловичи, гусар Волков, брат цесаревича Георгий Александрович, а главное – сам Ники.
Какое-то время длился общий разговор, пили чай, а потом Волков напомнил великим князьям, что они должны отправиться встретить императора. Молодые люди поднялись. Мале показалось, что красивое лицо Сергея Михайловича необычайно мрачно, но до Сергея и до его лица ей не было никакого дела. Для нее существовал только Ники.
Господа ушли.
– В это окно дует, – вдруг сказал Ники. – Я его закрою.
Мале не дуло, но она кивнула. Сердце заколотилось с неистовой силой, особенно когда она увидела, что Ники не только закрыл окно, но и задернул штору.
– Запирается ли эта дверь? – спросил он, не глядя на Малю.
Она повернула ключ и стала перед дверью, опустив глаза.
– Сядь здесь, – серьезно сказал Ники, опускаясь на маленький диванчик.
Маля села, вся дрожа.
Театр, где готовилось представление, был полон звуков и шумов. За дверью кто-то пробегал, кто-то кричал, что-то с грохотом тащили…
«Лучше бы мы пошли в лес, – подумала Маля. – Как тогда с Макферсоном. Ах, почему я не догадалась пригласить его по грибы! И если бы он начал раздевать меня, я бы… я бы не воспротивилась! В лесу было так тихо, а здесь постоянно кто-то шумит!»
Впрочем, судя по сосредоточенному лицу Ники, не похоже было, что ему мешает шум.
Он держал Малю за руку и смотрел на ее грудь. От волнения нежные полушария резко опускались и поднимались в вырезе корсажа, а на шее билась тоненькая жилка. Внезапно Ники потянулся к девушке и припал губами к ее шее.
Маля ахнула и замерла. Он присосался губами к нежной коже до сладкой боли, которая заставила ее задрожать.
«У меня будет синяк! – подумала она испуганно и тут же мысленно махнула рукой: – А, все равно! Замажу гримом!»
Губы Ники скользнули вверх, к подбородку, и наконец добрались до ее пересохших от волнения губ.
– Ты хочешь пить? – пробормотал он как во сне.
