«Омура Фукуо-сан!» — так его впервые окликнули, когда он очнулся. Он ехал на телеге в воловьей упряжке. Телегу подбрасывало, и тряска мелкой дрожью отдавалась во всём теле. Вдали виднелись высокие горы. Ехали по голой, бесплодной равнине. Стояло лето, и солнце азиатских тропиков ослепительно сияло, но глаза застилала чёрная пелена, словно во время солнечного затмения. Мучительная головная боль не проходила. Всё было смутно и неопределённо. Единственной реальностью был человек рядом с ним в телеге, который время от времени, как бы подбадривая, окликал его! «Омура Фукуо-сан!» Человек этот был в белой рубашке, с простым, ничем не примечательным загорелым лицом. Лишь глаза блестели холодным, колючим блеском. Но он сердечно заботился о товарище. Омура был одет в выцветший жёлтый балахон.
Как и почему он здесь оказался и куда его везут — вопрос этот у Омуры не возникал. Вскоре наступила ночь. Они заночевали в одной деревушке близ рощи; спали на полу на бамбуковых циновках в крестьянском домике. Но это лишь начало долгого путешествия…
Сейчас в такси Омура вовсе не спал глубоким, безмятежным сном. Сомкнув веки, он старался уйти в себя. Время от времени, как бы от толчка, он открывал глаза. Навстречу с бешеной скоростью мчались грузовики; иногда попадались шедшие по тротуару люди-рекламы. Тогда его вдруг охватывал тёмный страх, впиваясь в мозг и пронзая всё тело. И он снова крепко сжимал веки…
Почему и для чего он здесь? Он знал, что высокий врач в белом халате — психиатр, понимал, с какой целью тот осматривал его, и это его пугало. Он начинал осознавать своё состояние, свою болезнь, — не симптом ли это выздоровления? Вспоминать — это вызывало у него глубокое отвращение и причиняло физическую боль. Но с того момента, как он очнулся в телеге, и до сих пор он только и старался вспомнить. Как малолетний ребёнок, блуждающий в чужом, незнакомом мире, он ощупью пробирался по дорогам воспоминаний, стараясь восстановить в памяти прошлое. Ему как бы приходилось монтировать обрывки негатива киноленты, на котором светлые места получаются тёмными, а тёмные — светлыми.
Солнце поднялось, но для него оно было по-прежнему солнцем в аду, словно он смотрел на него сквозь тёмные очки. На этот раз они долго шли пешком. Ступни так жгло, будто он босиком ступал по раскалённой почве. Вышли на широкую дорогу. У спутника Омуры вдруг испортилось настроение. Он стал его торопить, придираться, что он, мол, медленно идёт.
