Пожалуй, по умению чувствовать красоту и совершать под влиянием ее поступки люди различаются между собою больше, чем по умению мыслить.
Возьмем увлеченных.
В отличие от развлекающихся увлеченные – народ куда серьезнее. Первые перед вторыми все равно что первоклашки перед старшеклассниками. Переживания увлеченных сильнее. Глубже чувствуя, они, естественно, и держатся сдержанней развлекающихся.
Если для развлекающихся потребление красоты – игра в камешки, то для увлеченных красота – пища. Духовная пища, она их согревает.
Может быть, в этом и состоит настоящее усвоение красоты? Может быть, увлеченные и есть те самые, которые облагораживаются прекрасным?
Большинство отвечает на так сформулированные вопросы утвердительно. Это явно чувствуется по тому умилению, с которым мамаши рассказывают о своих детках: «Ах, как Ваня любит театр!», «Ах, как Таня обожает серьезную музыку, каждый день пластинки Бетховена слушает!» Подразумевается: раз страстно любит театр или обожает Бетховена, значит, дружит с музами, значит: даже если не творит, то все равно обладает возвышенной натурой.
Но, увы, этого мало. Мало пылко увлекаться искусством, чтобы действительно принимать его по-настоящему.
Не спорю, каждый назовет десятки, сотни возвышенных, благородных людей, страстно любящих искусство.
Однако тут же он, если захочет, вспомнит не меньшее количество дурных людей, влюбленных в то же самое...
Не слышал, не читал ни об одном тиране: «он музыки не выносил», «он был равнодушен к зрелищам».
Зато читал и слышал сколько угодно о противоположном.
Римский император-изувер Нерон считал себя артистом, а Иван Грозный пылал страстью к книгам. Порочнейший из римских пап – Александр VI Борджиа (умер в 1503 году) – купался в роскоши искусства, а Гитлер, превративший в развалины Европу, сам малевал картины и преклонялся перед Вагнером. Даже, говорят, собачку любимую имел: Блонди.
Почему ж прекрасное их не облагородило?
Может быть, потому, что перевешивали силы окружающего зла?
Это, разумеется, не объяснение. Тираны потому и назывались тиранами, что были злей и могущественней окружающих.
Пусть так: в эгоистической страсти к красоте нет ничего плохого. Но будем искренни – а что в ней трогательно хорошего?
Невелика была бы ценность красоты, если бы она ни на что иное не была пригодна, как только услаждать. Вряд ли ради этого одного человек так широко и так старательно формировал бы материю «и по законам красоты».
По-моему, в основе жажды красоты скорей другое: исконный человеческий инстинкт преобразовывать.
