Наконец оттуда донесся негромкий голос:
— Требую расследования!
Голос отца! Гидеон замер как вкопанный, с отчаянно бьющимся сердцем.
— Расследование! Двадцать шесть трупов!
Какая-то невнятица, разносимая вокруг усилителем, потом гулкий мужской голос:
— Доктор Кру, ваше обращение будет передано по назначению. Но сейчас вы должны выйти с поднятыми руками. Вы понимаете? Сейчас ваше дело — сдаться.
— Вы меня не слушаете, — ответил дрожащий голос. Похоже, отец был напуган, как ребенок. — Погибли люди, и никто пальцем не пошевелил! Мне нужно ваше обещание.
— Обещаю!
Гидеон уже подкрался к внутреннему ограждению и видел приоткрытую дверь.
«Это сон, ночной кошмар, я вот-вот проснусь…»
Ему было нехорошо от жары, во рту чувствовался противный медный привкус. Кошмар — и одновременно самая настоящая реальность!
Потом дверь широко распахнулась, и в черном прямоугольнике проема Гидеон увидел отца, совсем крохотного по сравнению с внушительным зданием. Отец шагнул вперед с задранными вверх, ладонями вперед, руками. Прямые волосы падали ему на лоб, галстук был свернут набок, синий костюм сильно помялся.
— ХВАТИТ! — приказал голос. — СТОЯТЬ!
Мелвин Кру остановился, моргая на безжалостном солнце.
Раздались выстрелы, почти очередь, и отца Гидеона отбросило обратно в темный дверной проем.
С истошным криком «ПАПА!» Гидеон перемахнул через барьер и побежал по раскаленному асфальту стоянки.
— ПАПА!!!
За спиной у него кричали:
— Откуда ребенок?! Не стрелять!!!
Но он уже несся по лужайке к входу. Ему наперерез бежали взрослые.
— Господи! Остановите его!
Он поскользнулся на траве, шлепнулся, вскочил с выпачканными ладонями и коленками. Он видел только подошвы отцовских башмаков, торчащих из темного проема носками к небу, — вытертые подошвы, одна даже с дырой. Это был, конечно, сон.
Прежде чем Гидеона сбили с ног и прижали к земле, он успел увидеть, как дважды дернулись отцовские ноги.
— Папа! — крикнул он с полным травы ртом, пытаясь снова встать, хотя ему на плечи и на спину навалился своей тяжестью, казалось, весь мир. Но он видел, как отец шевелил ногами. Значит, он жив, он встанет, и все снова будет хорошо…
