Она сидела со штопкой на низком кресле у стола. Перед ней на столе стояла большая корзина, откуда она брала штопку, а на коленях, полузакрыв забытую книгу, лежали уже заштопанные чулки. Она следила, как ныряет и выныривает иголка; заунывное пчелиное жужжание и голоса детей за окном сливались в смутный гул, и работа шла все медленней и медленней. И уже не пчелы, а похожие на ос существа, которые не приносят меда, гудя, кружились над ее головой. Дремота одолевала ее, она уронила на край стола руку с надетым чулком и положила иа нее голову. Голоса детей становились призрачней и то приближались, то удалялись, пока наконец не замолкли совсем, и только одно она еще чувствовала — своего девятого ребенка там, под сердцем. Так она и заснула среди вьющихся над головой пчел, склонясь вперед, и увидела вещий сон: ей виделось, что пчелы все увеличиваются в размерах, растут и превращаются в людей, и уже люди продолжают этот безостановочный хоровод вокруг нее. И один из них, легко ступая, подошел к ней и сказал:
— Дитя спит в твоем чреве, позволь, я коснусь его, и, осененный моим прикосновением, ребенок станет подобен мне.
— А кто ты? — спросила она.
— Я — Здоровье, — сказал он. — У человека, которого я коснусь, всегда будет играть в жилах красная кровь, ни боли, ни усталости он не узнает, жизнь его будет сплошным праздником.
— Нет, — перебил его другой, — пусть его коснусь я, ибо я — Богатство. Мое прикосновение освободит его от всех житейских забот. Если он захочет, мышцы и кровь других людей будут кормить его; и не успеет глаз его пожелать, как рука уже будет владеть желаемым. Слов «я хочу» не будет у него.
Тяжел и неподвижен был ребенок в ее чреве. И сказал третий:
— Пусть коснусь его я, я — Слава. Человека, которого я осеняю, я возвожу на высокий холм, откуда он виден каждому. Он умрет — и не будет забыт, имя его прогремит в веках, и из уст в уста будет передаваться эхо этого имени. Подумай — остаться в памяти на века!
Мать дышала ровно, но во сне ее люди-пчелы все теснее смыкали круг.
— Позволь мне коснуться ребенка, — сказал еще один, — ибо я — Любовь. Тот, кого я коснусь, пройдет по жизни не один. В самой кромешной тьме, стоит ему протянуть руку, он почувствует другую руку, протянутую навстречу. Пусть весь мир будет против него, найдется человек, который скажет: «Мы. Ты и я».
И ребенок шевельнулся.
Но вот еще один протиснулся в круг.
— Пусть это буду я, я — Талант. Я могу дать все, что обещали ему до меня. Я касаюсь солдата и государственного деятеля, мыслителя и политика — и дарую им успех, я осеняю писателя, который никогда не опередит свое время и никогда не отстанет от него. Если я коснусь ребенка — ему никогда не придется плакать о сокрушенных надеждах.
