-- Видно, вам вдвоем не ужиться. Завтра мы его зажарим.
На следующий день мы с братом начали его ловить. Бедняга чувствовал
недоброе. Он бежал от нас с быстротою страуса. Он перелетал через огород,
прятался в кустах, наконец забился в подвал, где мы его и выловили. Вид у
него был затравленный, в глазах тоскливый укор. Казалось, он хотел мне
сказать: "Да, мы с тобой враждовали. Это была честная мужская война, но
предательства я от тебя не ожидал". Мне стало как-то не по себе, и я
отвернулся. Через несколько минут брат отсек ему голову. Тело петуха
запрыгало и забилось, а крылья, судорожно трепыхаясь, выгибались, как будто
хотели прикрыть горло, откуда хлестала и хлестала кровь. Жить стало безопасно и... скучно.
Впрочем, обед удался на славу, а острая ореховая подлива растворила остроту моей неожиданной печали.
Теперь я понимаю, что это был замечательный боевой петух, но он не
вовремя родился. Эпоха петушиных боев давно прошла, а воевать с людьми -пропащее дело.
Я не помню, когда научился ходить, зато помню, когда научился плавать.
Плавать я научился почти так же давно, как и ходить, но научился сам, а кто учил меня ходить -- неизвестно. Воспитывали коллективно. Дом наш всегда был
полон всякими двоюродными братьями и сестрами. Они спускались с гор,
приезжали из окрестных деревень поступать в школы и техникумы и, поступая,
проходили сквозь наш довольно тусклый дом, как сквозь тоннель. Среди них
было немало забавных и интересных людей, некоторых я любил, но море мне
все-таки нравилось больше, и поэтому я удирал к нему, когда только мог.
Летом море было ежедневным праздником. Бывало, только выйдем с ребятами
со двора, а уж какое-то радостное волнение окрыляет шаги -- быстрей,
быстрей! Через весь город бежали на свидание с морем.
Конец улицы упирался в серую крепостную стену.
За стеной -- море.
Крепость как бы пытается закрыть от города море, но это ей плохо удается.
Запах моря, всегда мощный и свежий, спокойно и даже насмешливо проходит сквозь каменную преграду.
Мне кажется, если к старинной стене подвести человека, никогда не
видевшего моря, он догадается даже в полный штиль: за стеной живет что-то
могучее и прекрасное, и не успокоится, пока не прикоснется к нему.
До революции крепость была тюрьмой, а еще раньше она была собственно
крепостью. Из крепости легко сделать тюрьму, а из тюрьмы можно сделать
крепость. Среди обломков сохранилась камера, где, говорят, сидел Серго
Орджоникидзе, тогда еще фельдшер Гудаутского уезда.
