— Насчет того, что ты мне сказал?
— Я тебе ничего не сказал. Я только про школу пропагандистов.
— Понял. Выдержат, Роман, не беспокойся.
— Тогда прощай. Здесь мы с тобой больше не встречаемся. Так, может оказаться, для тебя будет лучше.
— Умереть или победить, Рома, — пожал протянутую руку Руденко.
— Победить, Богдан, только победить. Во всяком случае сделать все, что можем, для победы.
— Удачи тебе, Рома. Завидую и жалею, что я не такой. Я тоже здесь долго не задержусь. Если бы не ты — я бы уже рванул.
— Богдан, уцелеем, в случае чего я скажу, почему и как ты оказался в этом дерьме.
— Понял. Но я и сам от него очищусь, можешь не сомневаться. Ну, ни пуха, ни пера!
— К черту. Смотри, Богдан!
— О чем ты?
— О замках.
— Валяй, — обиделся Руденко. — Вопрос закрыт. Крышка. А теперь каждый свое.
— Крышка-покрышка? — Козорог усмехнулся: ему вдруг припомнился Никон Покрышка и как он, навестив его в медсанбате, скаламбурил: «Делу Покрышки — крышка».
— О чем ты? — спросил Руденко.
— Да это я так. Ну, бывай, Роман.
Примерно в то время, когда Роман Козорог готовился в Москве отправиться в тыл противника с чрезвычайно важным и чрезвычайно секретным заданием, примерно в то же время, что будет установлено гораздо позже, Никон Покрышка едва снова не угодил под трибунал: находясь в госпитале на излечении, он, дабы оттянуть время отправки на фронт, посыпал свои раны солью, не давая им заживать, но доказать это тогда не удалось: в столовке случайно просыпал соль на мокрый бинт, вот и все.
Разбудили ночью, приказали полностью собраться, и ночью же выехали. В крытом кузове грузовика оказалось шестеро: русский старший лейтенант, который присутствовал при вербовке, Роман Козорог, Сережа Мамочкин, Бордюков, Житков — «Туз червонный» и еще какой-то незнакомый сержант. Молчали и только чертыхались, когда машину слишком подбрасывало на ухабах. Ехали долго, кругом — заснеженный лес. Пересекли Днепр и в город въехали через древние ворота. Это был не город — его труп, его прах; обгоревшие стены, печальные руины, светили ребрами покалеченные соборы, на улицах — никого. Иногда машину останавливал патруль и объяснялся с сидевшим в кабине Фишером.
Пересекли город, снова выехали на окраину, свернули куда-то, проехали еще немного, снова остановились — очередная проверка документов. Наконец, старший лейтенант сказал:
— Приехали. Вылезай.
Было прохладно. Свежий ветерок еле заметно шевелил ветви деревьев.
Козорог, уже совершенно окоченевший в тонкой шинелишке, с удовольствием выпрыгнул из кузова, огляделся. Два длинных дома, напоминавших бараки, гаражи — все это обнесено колючей проволокой, вроде бы концлагерь, но люди ходят свободно. В советской форме, с советскими погонами, правда, на шапках-ушанках нет звездочек.
