Неторопливо подойдя к моей постели, она робко посмотрела на меня. Теперь я видел перед собой не умудренную житейскими невзгодами рано повзрослевшую дочь своего учителя, а девушку, робкую и нерешительную, искавшую у меня поддержки. Только ли поддержки? Нет, не только, ответил я на свой вопрос, стоило нашим глазам встретиться.
— Я не разбудила тебя, Корнелис? — едва слышно спросила она.
Вместо ответа я подвинулся и приподнял одеяло, чтобы дать ей лечь. Кровать была узковата для двоих, но мы вполне поместились. Я чувствовал, как дрожит Корнелия. Обняв девушку, я прижал ее к себе и нежно поцеловал в полуоткрытые губы.
Корнелия страстно отозвалась на мой поцелуй, и я почувствовал, как во мне горячей волной поднимается жаждущая утоления страсть. Меня переполнило ощущение того безграничного счастья, которое испытывает ребенок в объятиях матери и которое по мере взросления переживаешь все реже.
21 сентября 1669 года
— Отец хочет говорить с тобой, Корнелис.
Когда на следующее утро Корнелия произнесла эти слова, они вмиг ввергли меня в тревогу.
Я тогда как раз завтракал, сидя за столом на кухне.
— Ему что, лучше? — спросил я.
— Во всяком случае, он зол на тебя и не скрывает этого. Так что давай лучше сами к нему поднимемся, а то, не дай Бог, еще встанет да сам отправится тебя разыскивать. Доктор ван Зельден прописал ему на сегодня полный покой и постель.
Отложив нож и отодвинув от себя тарелку с окороком, от которого только что собрался отхватить кусочек посочнее, я поднялся из-за стола и проследовал за Корнелией. Едва мы вышли в коридор, как я сжал девушку в объятиях и поцеловал в лоб.
Улыбнувшись, она шутливо предостерегла меня:
— Поостерегся бы! Вдруг отец увидит. Он ведь ничего не знает.
— И хорошо, что не знает. Ни к чему его расстраивать, особенно сейчас.
Рембрандт устремил на нас полный беспокойного ожидания и раздражения взгляд. Я уже был готов к тому, что разразится буря.
— Ты, Корнелия, можешь идти, — велел он.
Но его дочь, похоже, и не собиралась никуда уходить.
— Я останусь. Ваш разговор и меня касается.
— Нисколько! Зюйтхоф — мой ученик!
— Да, но дела в доме веду я.
— Ладно, будь по-твоему, — пробурчал старик и уселся в постели поудобнее. — Корнелис Зюйтхоф, вы сегодня же покинете стены этого дома! Почему — вы и сами прекрасно понимаете, так что не будем зря чесать языки, тем более при Корнелии.
— Нет уж! — возмущенно отозвалась девушка. — Именно при мне вы все и обсудите. Все дело в той самой картине в синих тонах, папа? Я права? Так кто же ее все-таки нарисовал?
