У самых дверей меня перехватила Корнелия. Я не без удивления отметил, что она, несмотря на поздний час, не в ночной сорочке, а в платье. Девушка была вне себя от ярости.
— Где вас только носило весь вечер? — набросилась она на меня.
— Вам-то какое до этого дело? — отпарировал я, внезапно поняв, что у меня заплетается язык.
— Да вы, оказывается, пьяны, Корнелис Зюйтхоф! Неужели у мужчин нет другого развлечения, как только нализаться?
— Почему же, — ответил я уже спокойнее и с явным намерением нахамить ей. — Есть. Например, приходить по вечерам домой, не опасаясь, что на тебя наорет какая-нибудь досадливая баба.
Кровь ударила Корнелии в лицо.
— Как вы вообще осмеливаетесь говорить со мной таким тоном? Тем более после того, как наплевали на свои обязанности?
— Обязанности? Я исполнил все, что положено.
— Да, но никто не давал вам разрешения болтаться столько времени неизвестно где. Вам не приходило в голову, что вы можете понадобиться здесь?
— Это кому же? Уж не вам ли?
— Моему отцу!
Тон, которым это было сказано, вмиг отрезвил меня.
— Он что, захворал? — негромко спросил я. Меня всерьез испугало услышанное от дочери мастера Рембрандта.
— Вероятно, это можно и так назвать. Набрался до чертиков и чуть было не утонул. Слава Создателю, он едва шлепнулся в канал, как его заметили постовые и вытащили. Потом…
— В канал? — не дал ей договорить я. Пытаясь представить себе это зрелище, я испугался еще больше.
Девушка кивнула, и я только теперь заметил, как она бледна.
— Упал в воду у самого дома. И один из ночных постовых в последний момент вытащил его. Еще несколько секунд, и он бы утонул.
— Это скверно, — произнес я. — И все же в чем моя вина?
— Вы еще спрашиваете? Ну-ка пойдемте со мной!
Я последовал за ней наверх, в комнату, отведенную Рембрандтом для хранения части его коллекции диковинок и одновременно служившую мне спальней. В слабом свете свечи в руках Корнелии передо мной предстал ужасный разгром. Я замер как вкопанный. На полу в беспорядке валялись безделушки, осколки разбитых вдребезги ваз и бюстов. Мой медведь лежал на боку, он странно напоминал мне швейцара у врат «веселого домика», на котором я удачно опробовал навыки, преподанные мне в школе борьбы. Все выглядело так, словно здесь похозяйничал буйнопомешанный.
Не избежал печальной участи и мольберт. От репродукции выдержанной в лазурных тонах, принесшей столько бед картины остались лишь синеватые клочки холста.
— Это ваша картина, верно? — спросила Корнелия.
