— Я предприму все, что в моей власти. Но на многое рассчитывать не советую. Не вижу ничего странного в том, что пожилой, сильно пьющий человек со странностями вдруг сбегает из дому неизвестно куда. Может, валяется без чувств в каком-нибудь портовом кабаке. А может, и преставился.
— Да, славный из вас утешитель, — вздохнул я. — И все же спасибо вам за участие в этом деле.
У ворот Распхёйса нас встретил Арне Питерс, который провел нас в служебные апартаменты начальства. Ромбертус Бланкарт недовольно взирал на участкового инспектора.
— Никак нельзя было без этого обойтись, господин Катон? Непременно надо было приводить вашего Зюйтхофа сюда? И держать его тут, где он только что сам надзирал за другими? Это явно не пойдет на пользу Раепхёйсу. Еще Осселя Юкена не успели забыть, столько это вызвало кривотолков. А если и Зюйтхоф здесь окажется, тогда уж, поверьте, я ничего не могу обещать.
— В каком смысле — ничего не сможете обещать? — переспросил Катон.
— Порядка не могу обещать, вот чего. Что подумают наши заключенные, если вот уже второго человека из их надзирателей сажают сюда по обвинению в убийстве и иных тяжких преступлениях?
— Вас так сильно беспокоит мнение ваших заключенных, господин Бланкарт? Или же все-таки престиж Распхёйса, а с ним и ваш авторитет? Боюсь, именно он и есть ваша головная боль.
Узкое лицо начальника тюрьмы исказила гримаса недовольства. Я понял, что Катон наступил ему на любимую мозоль.
— При чем здесь престиж и авторитет?! — рявкнул Бланкарт. — Что я могу со своим авторитетом, если даже такие люди, как Юкен и Зюйтхоф, и те падшие типы? Моя задача — обеспечение порядка на благо самих же заключенных. Вот поэтому я настаиваю, чтобы вы поместили Зюйтхофа куда-нибудь еще.
— Знаете, это не я решаю, — холодно отпарировал Катон.
— А кто же в таком случае?
— Окружной судья. Но сегодня вы его уже нигде не застанете, поскольку он, как мне сдается, приглашен на прием в Ост-Индскую компанию. Так что уж потерпите до утра. Ну а сейчас я был бы вам весьма обязан, если бы вы обеспечили надлежащий присмотр за господином Зюйтхофом в стенах вверенного вам Распхёйса.
— Иного выхода, как я вижу, у меня нет, — пробурчал Бланкарт. Вид у него был, как у побитой собаки.
Надлежащий присмотр, как выразился Катон, заключался в том, что меня собирались сунуть в наихудшее из мест Распхёйса — в подвальный карцер без окон. Тот самый, где пребывал в свое время и Оссель. Арне Питерс и надзиратель Герман Бринк препроводили меня вниз. В нос ударил знакомый неистребимый запах сырости и красного дерева. Я в первую минуту едва не задохнулся. Однако не запахи меня волновали, куда сильнее меня тревожило положение, в которое я угодил. Оно и на самом деле было отчаянным. Еще не дойдя до карцера, я ощутил слабость в коленях и головокружение и привалился к стене.
