Я, как уже говорил, был связан по рукам и ногам, но вот приковать цепью к стене меня не додумались или же не сочли нужным. И я покатился по полу — необходимо было исследовать застенок. Помещение оказалось небольшим и совершенно пустынным. Вдоль стены с писком прошмыгнул зверек — наверняка крыса. При всей моей нелюбви к ним все же легче было ощутить себя не в полном одиночестве.
Подкатившись к двери, я стал что было сил колотить по ней связанными ногами. И вопить во все горло. Я хорошо понимал, что услышат как раз те, кто затащил меня сюда, но это меня не смутило, и я продолжал колотить в дверь ногами и орать. Голова гудела, было противно до тошноты, а пить хотелось так, что я готов был осушить бочонок пива. Уже пару минут спустя полоска света под дверью стала ярче, до меня донесся звук шагов. Лязгнула щеколда, и я чуть откатился от двери. Сердце заколотилось, я как зачарованный смотрел на медленно открывавшуюся дверь.
Вошедший в одной руке держал фонарь, в другой — кинжал. Единственное, что отчасти успокоило меня, так это то, что он не входил в уже знакомую мне троицу громил. Что же касалось его внешности, он с успехом вписался бы в эту компанию. Длинные, свисающие клочьями немытые лохмы, неопрятная борода — в общем, полдня работы, и никак не меньше, даже для опытного цирюльника. Глаза настороженно и злобно глядели на меня из-под бугристого, низкого лба.
— Чего тебе надо? Чего молотишь в дверь? — рявкнул он.
— Потому что одурел от боли и жажды, — ответил я, стараясь говорить дружелюбнее. — И вот еще что — очень был бы обязан, если бы с меня сняли эти путы. А то веревки скоро до костей кожу протрут.
Едва различимые в патлатой бородище губы сложились в издевательскую ухмылку. А когда этот субъект захохотал, передо мной во всей красе предстали его отвратительные, почерневшие клыки.
— Ах, ах, так мы еще и недовольны! Радуйся, что тебя не прибили на месте, любезный!
— Судя по тому, что творится в моей голове, недолго оставалось.
— Никто еще не подыхал от головной боли.
— Зато от жажды умирают, это уж я тебе определенно скажу. Воды не принесешь?
Мне показалось, что просьба поставила его в тупик.
— Знаешь… Я тут не решаю…
— А кто?
Повисла томительная пауза. Музыка и пение звучали отчетливее через открытую дверь. Это был целый хор, теперь пели уже о морячке, обретавшем счастье в долгом плавании.
— Этого я не могу сказать, — наконец ответил бородач.
Позабыв о своем статусе пленника, я, посмотрев охраннику прямо в глаза, твердо произнес:
