Решительно, если колдовство здесь было ни при чем, оставалось признать, что весь маленький кукольный мирок приводился в движение каким-то таинственным механизмом. Однако никто не заметил, чтобы Торнпайп заводил пружину. Более того, — деталь, которая не ускользнула от внимания священника, — как только движение персонажей начинало замедляться, одного удара кнута по ковру, скрывавшему что-то находящееся под ящиком, было достаточно, чтобы ускорить их перемещения. Кому же предназначался удар кнутом, всякий раз сопровождавшийся полузадушенным стоном?
Желая это узнать, священник обратился к Торнпайпу:
— Так в коробке у вас собака?
Тот взглянул на него, насупив брови и явно посчитав вопрос нескромным.
— Там то, что нужно! — ответил он. — Это мой секрет… Я не обязан его раскрывать.
— Конечно, не обязаны, — заметил священник, — но мы имеем право предположить, что именно собака приводит в действие всю вашу механику…
— Верно!… Собака, — пробурчал Торнпайп, пребывая в дурном расположении духа, — собака в крутящейся клетке… Сколько же понадобилось времени и терпения, чтобы ее выдрессировать!… И что же я получил за свои труды?… Да меньше половины того, что получает священник за мессу!
Когда Торнпайп заканчивал фразу, механизм застопорился к неудовольствию зрителей, чье любопытство было явно не удовлетворено. А бродячий кукольник уже собирался закрыть крышку ящика, объявив, что представление закончено.
— Не согласились бы вы дать еще одно представление? — спросил фармацевт.
Зрители насторожились.
— Нет, — ответил Торнпайп.
— Даже в том случае, если вам заплатят приличную сумму, скажем, два шиллинга?…
— Ни за два, ни за три! — воскликнул Торнпайп.
Он уже не думал ни о чем другом, лишь бы поскорее удалиться, однако публика не была расположена отпустить его. Тем не менее по знаку хозяина спаниель налег на оглобли, и вдруг жалобный стон, прерываемый рыданиями, донесся, казалось, из глубины ящика.
Разгневанный Торнпайп тотчас вскричал, как и в первый раз:
— Замолчишь ты наконец, собачий сын!
— Там не собака! — сказал священник, удерживая повозку.
— Собака! — возразил Торнпайп.
— Нет!… Это ребенок!…
— Ребенок… ребенок!… — подхватили окружающие.
Что за метаморфоза[58] произошла в сердцах зрителей! Уже не любопытство, а жалость двигала ими: от симпатии к комедианту не осталось и следа. Ребенок, запертый внутри ящика с боковым оконцем, получавший удары кнута, если останавливался, ребенок, не имевший возможности даже шевельнуться в своей клетке!…
