И вот он стоит рядом со мной на площади, говорит: «Здравствуйте», с чарующей небрежной легкостью протягивает мне руку, как человек, которому нечего опасаться, во-первых, потому, что у него миллион, во-вторых, потому, что он знает — завтрашнего дня для него нет. В этом его исключительное, ни с чем не сравнимое очарование.
— Едем!
И прежде чем я могу что-нибудь сообразить, он берет мой деревянный сундучок, эту смешную вещь, сделанную в заброшенной горной долине, где никто не знает, что такое чемодан. А он летает с чемоданом из желтой скрипящей благоухающей кожи. Он берет мой ужасный деревянный сундук и несет его в блестящий автомобиль, который стоит в нескольких шагах от нас, у тротуара. И, не успев ничего сказать, я падаю рядом с ним на мягкое сиденье, он берется за руль, и машина бесшумно вливается в поток уличного движения.
— Вы не боитесь, что весь город заметит, какую оборванку вы везете в своем автомобиле?
— Мужество мое увеличивается, — говорит он и переключает на третью скорость. — Скоро я стану героем.
Некоторое время мы едем молча.
— А куда все-таки вы меня везете?
— В гостиницу.
— За лето я не заработала ничего, кроме Гудрун. Как вы думаете, где мне взять денег на гостиницу? По правде сказать, я не знаю, зачем я в вашей машине. По-моему, я сошла с ума.
— Как поживает Гудрун?
— Спасибо. Она весит восемь фунтов.
— Рад за вас. Вообще, — он бросает на меня быстрый взгляд, прежде чем свернуть за угол, — мне казалось, что мы на «ты».
— Будьте добры, выпустите меня.
— Посреди улицы?
— Да, пожалуйста.
— Не могу ли я пригласить вас переночевать у меня?
— Нет, спасибо.
— Это смешно. Когда я приезжаю на Север, меня всегда приглашают ночевать.
Машина замедляет ход, мы подъезжаем к зданию акционерного общества «Снорри-Эдда»; машина заворачивает за угол и останавливается; он выходит, открывает мне дверцу и захлопывает ее за мной. И вот я снова вдвоем с мужчиной вечером за домом, только теперь мне нечего бояться окон; он входит вместе со мной в маленькую дверь, мы поднимаемся по узкой крутой лестнице, покрытой ярким линолеумом, таким чистым, будто нога человека никогда по нему не ступала. Я иду за ним все выше и выше, я не знаю, на какой мы высоте, может быть, мы уже прошли крышу — все это похоже на сон, один из тех сомнительно блаженных снов, которые кончаются удушьем и кошмаром. Или я начинаю становиться человеком? Он открывает передо мной дверь, и я оказываюсь в маленькой передней, через полуоткрытую дверь мне видна комната: кожаная мебель, письменный стол, книги на полках, телефон, радио.
