— Смотря чей это труп, — заявляю я.
Они отвечают «потом разберетесь»; бросают труп на пол, козыряют, говорят «спокойной ночи» так же официально, как они только что сказали «добрый вечер», садятся в автомобиль и уезжают. Я закрываю дверь.
А мужчина, если его можно назвать мужчиной, лежит на полу. Он еще не достиг того возраста, когда юноши начинают бриться. У него голова отца, но светлые детские локоны. Его пальто и новые ботинки в грязи, щека испачкана, будто он спал в луже или валялся в блевотине. Что мне делать? Я наклонилась над ним: он дышал. Кроме запаха блевотины, от него несло еще табаком и водкой. К счастью, на деревенских праздниках мне приходилось видеть мужчин, сраженных «Черной смертью»,[9] и я знала, что нужно делать в таких случаях. Я решила оттащить его в комнату и не будить элегантных и образованных родителей, владельцев этого чудесного дома, более великолепного, чем царствие небесное. Я слегка потрясла его, но он только хрюкнул и приоткрыл глаза, ровно настолько, что стали видны белки. Я намочила в холодной воде губку и вытерла ему лицо. Он выглядел невинным добрым ребенком, ему было, пожалуй, шестнадцать, самое большее — семнадцать лет. Он лежал, раскинув руки, совсем как мертвый, и только чуть слышно дышал. Когда я попыталась поднять его, голова безжизненно запрокинулась назад. Тогда я взяла его на руки, отнесла в комнату и положила на постель. Сняла с него пальто и ботинки, расстегнула кое-где пуговицы, но не решилась совсем раздеть этого семнадцатилетнего юношу, хоть он и был все равно что мертвый. Его младший брат спал в другой постели; он даже не проснулся.
Я тоже отправилась спать.
