Он ощетинился.
— Не смей так разговаривать со мной, пока ты у нас в доме.
— Я могу говорить все, что мне вздумается, потому что я ухожу.
Он засунул руку в карман и вытащил несколько смятых стокроновых бумажек.
— А если я дам тебе сто крон, возьмешь меня на собрание ячейки?
— И ты думаешь, что за сто крон я соглашусь сделать из такого хорошенького бутуза проклятого коммуниста?
— Двести.
Я поцеловала его, он вытер лицо рукой. Однако продолжал повышать ставки, и, когда дошел до месячного жалованья прислуги, я не выдержала:
— Убирайся-ка отсюда, дружок! По правде говоря, надо бы сейчас снять с тебя штаны и как следует выдрать. Подумать только, такой сопляк хочет подкупить взрослого человека! И кто тебя этому научил? Ведь у тебя такой прекрасный отец.
— Как будто отец не дает взятки, когда это нужно!
Я хлопнула его по щеке.
— Тебя за это посадят в тюрьму, — сказал он.
— А у кого до сих пор завязана рука? Скажешь, не ты украл с фермы норок и перерезал им горло?
— Ты, видно, совсем сошла с ума, раз думаешь, что мне и моему кузену Бобу что-нибудь за это сделают. Мы можем все, мы можем даже стать коммунистами, если только проклятые коммунисты нам это позволят.
— Коммунисты имеют дело лишь с хорошими мальчиками.
— Я хочу испытать все. Я против всего.
Я посмотрела на него. Двенадцатилетний парнишка с голубыми глазами и вьющимися волосами выдержал мой взгляд.
— Почему, когда я иду по улице, вы выкрикиваете мне вслед ругательства?
— Просто так. Развлекаемся. Нам скучно. Мы хотим стать коммунистами.
Я покачала головой и продолжала упаковывать вещи.
— Папа велел тебе остаться. Подожди.
— Чего?
— Пока мама улетит.
— Скажи ему, что мне нечего ждать.
Я возилась с замком сундука, который никак не закрывался. Когда я подняла глаза, мальчик с шелковистыми волосами по-прежнему стоял в комнате и смотрел на меня своими ясными голубыми глазами. Он снова засунул в карман стокроновые бумажки и усиленно грыз ногти. Наконец-то я поймала его за этим занятием, о котором ясно говорили его до мяса обкусанные пальцы.
— Не уходи, останься, — попросил он без угроз, не пытаясь больше подкупить меня, попросил искренне, по-детски жалобно и немного смущенно.
И я заколебалась. Мне вдруг стало жаль ребенка. Я села на сундук, отвела руки мальчугана ото рта и прижала его к себе.
— Бедный мой мальчик!
