— Чего же он требует от своих учеников?
— Во-первых, в поэзии исходить из объективной психологии и физиологии. Во-вторых, внимательно следить за всем, что происходит в живописи после кубизма. И в-третьих, признавать четверти тона и диссонансы и уметь находить красоту в соло на барабане. В обществе этого человека я кажусь себе омерзительной жабой. И все-таки даже такому ничтожеству, как я, он говорит: «Считай мой дом своим».
— Ты, должно быть, очень образованный человек, раз его понимаешь. Я бы не поняла. Что такое четверть тона, что такое кубизм и что такое «Даодэцзин»?
Помолчав, он ответил:
— Ты заставила меня говорить, и я слишком много наговорил, а это признак слабости.
— И все же ты мне не сказал, о чем ты думаешь.
— Конечно, нет. Человек говорит для того, чтобы скрывать свои мысли.
Будь у этого парня миллион, подумала я, и будь он на пятнадцать лет старше, между ним и Буи Аурландом не было бы большой разницы: у них один склад ума. Разница лишь в том, что, когда я говорю с этим, у меня не слабеют колени. Обоим им присуща эта старая исландская манера, которая идет издревле, от саг, в издевательском тоне говорить о том, что им дороже всего: один высказывается так о своем призвании, другой — о своих детях. Молодой человек, с которым я как-то провела несколько вечеров, ничего не говорил. Я никогда не знала, о чем думает мой отец. Мужчина, говорящий то, что он думает, смешон, во всяком случае в глазах женщины.
— Можно мне посмотреть узор на твоих варежках?
При свете уличного фонаря он показал мне свои вышитые варежки.
