Он улыбнулся.
— Величие подлинного искусства в том и состоит, что даже тот, кто ничего не умеет, уверен, что может создать произведение искусства, если он достаточно глуп, конечно.
— А будет ли это действительно прекрасно? — спросила я. — Или у меня такая грубая душа, что я…
— Наша эпоха, наша жизнь — вот что такое красота нашего времена. Ты слушала танец огнепоклонников, — сказал органист.
В этот момент отворилась наружная дверь и началось торжественное шествие: в комнату въехала детская коляска, которую вез молодой человек — Бог номер один.
Этот воплощенный дух — высокий, стройный и, пожалуй, даже красивый — был одет в костюм из материала в елочку, галстук у него был тщательно завязан, чему никогда не могут научиться деревенские жители. Он был с непокрытой головой, и его волнистые волосы, разделенные посредине пробором, блестели и благоухали бриллиантином. Он поклонился, посмотрел на меня горящими глазами и обнажил в зловещей улыбке прекрасные зубы — наверно, с такой улыбкой убийца смотрит на свою жертву. Поставив колясочку посреди комнаты и положив в цветы какой-то плоский длинный треугольный предмет, упакованный в бумагу и обвязанный веревкой, он подошел ко мне — мне показалось, что от него пахнет рыбой, — протянул влажную руку и пробормотал что-то похожее на «Иисус Христос». А может быть, он сказал «Йене Кристинссон». Я поздоровалась, встав, как это полагается в деревне. Потом я заглянула в колясочку: там спали два всамделишных близнеца.
— Это Бог Бриллиантин, — представил органист.
— Господи боже, что же вы так поздно ходите с такими чудесными малышами? — удивилась я. — Где их мать?
— Она в Кеблавике,[13] — ответил Бог. — Там бал у американцев.
— Дети все вынесут, — проговорил органист. — Кое-кто считает, что плохо, когда дети лишаются матери, но это, конечно, неверно. С ними ничего не случится, даже если они потеряют отца. Вот кофе. Позвольте, но где же Атомный скальд?
— Он в «кадиллаке», — сказал Бог.
— А где Двести тысяч кусачек?[14] — спросил органист.
— «ФФФ», — ответил Бог, — Нью-Йорк, тридцать четвертая стрит, тысяча двести пятьдесят.
— Никаких метафизических открытий, никаких мистических видений, никаких теологических откровений? — поинтересовался органист.
— Ни черта, — буркнул Бог. — Вот только Оули Фигур утверждает, что сумел связаться с Любимцем народа,[15] сопляк паршивый. А что это за девушка?
— Ты бог и не должен спрашивать о людях, это не принято, — ответил органист. — Кто он такой — это частное дело человека. И уж тем более его частное дело, как его зовут. В прежние времена бог никогда бы не стал об этом спрашивать.
