Крылья мельницы скрипнули, подались, зашевелились.
Колдун, собрав последние силы, пополз по снегу к девочке. Та молчала и смотрела все так же серьезно, отступая назад шаг за шагом. Глаза колдуна закрывались, он уже не слышал рева метели и жуткого смеха совы в лесу.
Мельница крутилась, скрипя и грохоча.
Где-то далеко, в городе, на операционном столе, в больнице, пациент умер, не приходя в сознание.
Колдун уронил голову на руки и закрыл глаза. Боль отступила, а холодное тело начало коченеть. Тогда он встал, уже окончательно мертвый, и подошел к девочке. Снял с себя шляпу и одел ей на голову.
Они стояли и смотрели друг другу в глаза. Ветер швырял в лицо снег, из леса вылетел филин и уселся черту на плечо; ангел допил бутылку, протрезвел и сотворил еще одну. Разваливался на части замок, грохотала и тряслась бутафорская мельница, а колдун все пытался поймать в призрачных глазах смутно знакомый сероватый отсвет. Метель бушевала…
И была одна секунда — длинная, как вечность, неизменная, как бессмертный белый понедельник, горькая, как холодная река времени на границе бытия. Он знал в эту секунду, что на него смотрят глаза мельника, глаза девочки, его собственные, всепонимающие и всепрощающие глаза. Знал, что время несется по пустым заснеженным полям стремительным зайцем — скачет зигзагами, оставляя на искрящемся голубом пространстве запутанные и невнятные следы; мышью скребется под столом в жарко натопленной кухне; висит в застывшем воздухе душным запахом земляники; горит, не сгорая в потухшем камине. У человека на операционном столе снова заработало и тут же остановилось сердце. Забилось. Замерло. Забилось. Замерло…И еще он слышал песню, смутно знакомую, но очень далекую, почти неразличимую за гулом метели:
- Но мы проснемся на другом берегу,
Но мы проснемся на другом берегу,
Но мы очнемся на другом берегу,
И, может быть, вспомним…
.
Идея вечного возвращения загадочна, и Ницше поверг ею в замешательство прочих философов: представить только, что когда-нибудь повторится все пережитое нами и что само повторение станет повторяться до бесконечности! Что хочет поведать нам этот безумный миф?
Милан Кундера. "Невыносимая легкость бытия"
"Колдовская книга" или "Гримуар"(Grimoire) Евгения Боушева — книга, написанная прежде всего для самого себя. Каждому из нас знакомо ощущение спутанности мыслей, когда множество идей одновременно пребывает в одной точке разума и кажется, что еще мгновение — и наступит долгожданный миг понимания. Е. Боушев, с его обостренным чувством так называемой "бытовой мистики" и превосходным даром рассказчика не мог не выразить на бумаге обуревавшие его мысли. Но просветления нет, и оттого книга не имеет четкой концовки. Это, да еще плавающий стиль и большое количество недосказанности — главные аргументы противников произведения.
