— Я и жениться могу, — хрипел он, усаживая её на колени.
Но Северина не верила.
— Одно моё слово, и Саам будет улицу подметать! — бахвалился он. — А захочу, вышвырну его из банды!
А Северина, задрав голову на зеркальный потолок, где отражались она, Могила и лежащий на столе шприц, разглядывала своё лицо, покачиваясь, как сомнамбула. «Нежная, как первый снег, нежная, как первый снег, нежнаякакпервыйснег, нежнаякакпервыйснег», — повторяла она всё быстрее и быстрее, пока слова не превращались в бессмыслицу.
Разозлившись, Могила отдал Северину своему подручному.
— Приладь её куда-нибудь, пусть хоть торгует, чего просто так развлекаться.
Северину пустили по рукам, и она, загибая пальцы, считала теперь своих мужчин, лица которых не запоминала, а имена — путала. Могила подсылал её к школам, где она меняла героин на скомканные купюры. Ей нравилось стоять у школы, слушая весёлый галдёж, доносившийся на переменах. Иногда она заглядывала в окна, раскрыв рот, повторяла за учителями, и ей казалось, что они совсем не похожи на унылых преподавателей в детском доме, которые менялись быстрее, чем дети успевали к ним привыкнуть.
— Надо бы пристроить малолетку среди наших, — сплюнул как-то Могила, почёсывая щетинистый подбородок. — Знает много, нельзя её отпускать.
— Кому она нужна? — отмахнулся Саам, поджав губы.
— Мне! — шепнул из своего угла Коротышка.
От скуки за приготовления взялись так, будто выдавали замуж единственную дочь. Дом украсили белым тюлем, развесили его на стенах, обматывали стулья и люстры, застилали диваны. Давясь от смеха, оклеивали окна бумажными ангелочками, которых вырезали из газет.
— Это нас в детдоме научили, — хвастал тощий, как палка, косоглазый парень, старательно работавший ножницами. — Каждый год снежинки вырезали.
Северину поили с самого утра, так что она глупо улыбалась, обводя всех заплывшими глазами. Безногий раздувался от важности, на нём был выглаженный костюм, а из петлички торчал увядший цветок. Могила играл посажённого отца, благословляя жениха и невесту. Всю ночь в доме шумели и плясали, каждый тост предваряя зычным «Горько!», разносившимся по округе.
Луна примёрзла к заиндевевшему стеклу, а старый магнитофон сипел, словно простуженный. Еле держась на ногах, Могила потащил Северину танцевать, прыгая и горланя под медленный, тягучий романс. А когда переменили диск, включив ритмичную музыку, он закружился в медленном танце, и Саам, отхлебнув из бутылки, целился в него горлышком, словно в прицел.
