Решить эту непростую творческую задачу взялся Гельфенбейн. В короткий период времени на стене салона им была создана многофигурная композиция «La Cavalerie Kotovsky libre la maison publique dans Odessa» (Конница Котовского освобождает публичный дом в Одессе). Михаил Маркович не гнался за воссозданием мелких исторических деталей. Он стремился передать сам дух эпохи, её настроение. На кителе военачальника сияла звезда Героя социалистического труда. Искаженные злобой лица врагов народа, счастливые лица освобожденных женщин, бросающих колосья пшеницы к ногам наступающих красноармейцев, бутылки «Столичной» на столах, смятый пионерский галстук, забытый в суматохе на простыне, повестка из кожно-венерического диспансера на полу, все это воссоздавало неповторимый дух России, которую мы потеряли.
Необходимо отметить, что белая горячка дала мощный толчок творчеству маститого живописца. Штаб-квартиру РНЕФ украсили портреты членов его политсовета. Портрет Рожковой, повторявший портрет Андропова почти полностью, тем не менее, тонко передавал загадочную улыбку Валентины. По заказу горсовета был написан большой парадный портрет офакимских мусорщиков. Солидные мужчины в костюмах, галстуках, с метлами в руках, строго, как бы кого-то осуждая, смотрели с картины. Полотно получило название «Профукали Россию, кус има шелахем». (Кус има шелахем — это любимое народом ругательство, и в переводе с иврита означает «половой орган, принадлежащий их матери»). Картина украсила собой кабинет руководителя отдела по уборке улиц офакимского горсовета.
Лично мне живописец преподнес портрет, выполненный, на мой взгляд, в необычной манере. Я был изображен в бурке и папахе, с автоматом АКМ в руках, на лыжах и на фоне заснеженных вершин. Я смотрел вдаль через прибор ночного видения. Картина называлась «The field commander on a nickname the Drummer» (Полевой командир по кличке Барабанщик). На мои расспросы Гельфенбейн хитро улыбался, хихикал и похлопывал меня по плечу. У меня закрались подозрения, что Михаил Маркович обнаружил и употребил спиртное. На работе я был встречен странно. Пятоев не смотрел в мою сторону и отвечал на вопросы односложно.
Я попытался разрядить обстановку фразой «Между мной и твоей Розой почти ничего не было», но Пятоев молча вышел. Русскоязычные пациенты и работники Офакимской психиатрической больницы, глядя на меня, хитро улыбались, хихикали и хлопали меня по плечу.
«Да у меня брюки расстегнуты», — ужаснулся я, но брюки были в порядке. Неожиданно меня попросили зайти к доктору Лапше. В кабинете сидели главный врач, главный медбрат, офицер безопасности и доктор Лапша.
