Дорога до Уста превратилась в сплошную череду страданий; большую часть времени я провела без сознания, а потому даже не заметила, как очутилась в карете барона. Слезы застили мне глаза, сердце томилось от горя. Изнуренная, я наконец заснула, но вскоре ощутила острую боль в руке. Вздрогнув, я моментально проснулась. Из ранки на запястье сочилась кровь. «У вас случился сильнейший нервный припадок, и как я ни старался удержать вас, вы впились зубами в собственную руку», — холодно произнес господин Ольниц, и глаза его сверкнули странным блеском; но тогда я не придала этому значения. Мысль о том, что я больше никогда не увижу Эрнеста, удручала меня безмерно; так мы добрались до замка Ольниц.
Я чувствовала себя настолько слабой, что меня под руки отвели в приготовленные для меня апартаменты. Вечером явился барон; он был совершенно спокоен и в изысканных выражениях заверил меня в своей искренней дружбе.
Я окончательно пала духом, мне ничего не хотелось, и никакие развлечения меня не прельщали. Всю неделю я пребывала в глубокой апатии, и, хотя барон ежевечерне наносил мне визиты, мое состояние очевидно раздражало его; удалялся он всегда внезапно, но я, предаваясь исключительно размышлениям своим, никогда не интересовалась причинами его стремительного исчезновения. Однажды вечером мадам Жербоски, перевязывая мне рану, все еще дававшую о себе знать, ласково посмотрела на меня и, закрепляя повязку, взволнованно прошептала, глядя на мою руку: «Какая жалость!» Удивившись, я тотчас попросила объяснить, что она хотела сказать; вместо ответа она принялась тревожно озираться; загадочное выражение лица ее напугало меня; заметив, с каким ужасом смотрит она на голову Медузы, нарисованную над зеркалом, я испугалась еще больше, особенно когда Жербоски еле слышно произнесла: «Тихо! Нас подслушивают… в полночь! Я вернусь». По ее встревоженному лицу я поняла, что она сдержит обещание; уходя, она показала мне свою руку, сплошь покрытую шрамами; я содрогнулась. Она ушла, а я, охваченная ужасом, рухнула в кресло.
Едва пробило полночь, я увидела, как зеркало над камином поднялось, и в темном углублении появилась закутанная в вуаль женщина с потайным фонарем в руках; ступив сначала на каминную полку, она спустилась на стул, а со стула на пол. Я затрепетала, но, узнав мадам Жербоски, успокоилась; зеркало опустилось, а гостья, казавшаяся не менее взволнованной, чем я, села, чтобы перевести дух; я хотела задать вопрос, но она тотчас зажала мне рот рукой и знаком велела хранить молчание.
