После этого бежавшие в Хамукат возвратились на родину, в Бухару, а оставшиеся в Бухаре бедные люди стали слугами возвратившихся из Хамуката. Среди последних был один великий дихкан, которого называли Бухар-худат, потому что он происходил из древнего дихканского рода (бухар-худат — царский титул в Бухаре, равнозначный хорезмшаху в Хорезме. — Руд. Б.). Земельные участки большей частью принадлежали ему, и большинство этих людей были кедиверами[8] и слугами его».
Дальше текст повествует о том, что Шири-Кишвар основал город Бухару и ряд селений… что он царствовал 20 лет и его сменил другой царь, также основавший ряд селений…[9]
Мнение об этом отрывке сложилось в историографии такое: это легенда, не отражающая никаких конкретных исторических событий. Даже те немногие ученые, которые все же склонны были прикрепить изложенные в отрывке события к какому-то более или менее определенному времени, и те не делали дальнейших выводов: не пытались проникнуть, в суть описанных событий.
Между тем Толстову сразу бросилось в глаза, что отрывок перечисляет ряд собственных имен: Кара-Джурин-Турк, Шири-Кишвар, Абруй. Почему не попробовать отыскать эти имена еще в каких-нибудь источниках? Ведь, в случае удачи, тогда по меньшей мере появилась бы возможность сличить разные материалы! И вряд ли оказалось бы так, что ни один из них не помог бы лучше разобраться в других. Толстов находил, что легенда, столь отчетливо делящая общество на богатеев-купцов и нищих, на знатных дихканов и бедноту (пусть она даже только легенда!), вообще стоит того, чтобы не пожалеть на нее времени!
Снова и снова он наталкивался на равнодушие буржуазной историографии ко всему, что хоть как-то могло осветить борьбу угнетенных масс против своих угнетателей.
Поиски пришлось направить прежде всего в китайские хроники — в летописи Суйской и Танской династий. Цари этих династий имели связи с тюркским каганатом — государственным образованием кочевых тюркских племен, с их вождями — каганами этого союза; а ведь отрывок прямо говорил о вмешательстве «царя турок».
Но возникла большая трудность: дело в том, что китайцы писали свои хроники иероглифами, а не фонетическими письменами, и в результате личные имена оказывались переложенными на китайский так, что чаще всего трудно было даже догадаться, о каком имени идет речь.
Возьмем, например, «Кара» из имени Кара-Джурин-Турк. «Кара» по-тюркски — «черный», и потому могло быть переведено иероглифом, обозначающим «черный» (читается «хей»), или же, с одинаковым успехом, таким иероглифом, который только по звучанию приближается к «кара», а к «хей» не имеет никакого отношения. Могли также разбить «кара» на два слога и «ка» и «ра» переводить по отдельности, причем предугадать, как же все-таки было переведено «Кара» на самом деле, не представлялось никакой возможности.
