- Спроси, нравится ли мне все это дерьмо, - сказал Козмо.
Но энергия и великолепие заставили толпу впасть в уныние, они были больше огорчены, чем взволнованы. Даже молодые казались подавленными, относясь ко всему сверхуважительно, пока танцоры кружились, опираясь на локти и держа свои тела параллельно к земле, впав в горизонтальную лихорадку.
Скорбь должна быть всепоглощающей, подумал Эрик. Но толпа все еще училась, как надо оплакивать такого рэппера, как Фез, смешивающего языки, темпы и темы.
Только Козмо проявлял хоть какую-то живость.
- Я такой большой ретро-негр, мне ведь должно нравиться то, что я вижу. Потому что я даже и не могу мечтать о чем-то подобном в своей жизни.
Да, они вертелись на головах, теперь их тела были направлены перпендикулярно к земле, а ноги разведены в стороны. У одного из танцоров руки были связаны за спиной. Эрику показалось, что в этом есть что-то мистическое, за пределами человеческих возможностей, страсть сбрендившего святого, бродящего по пустыне. Какими потерянными для мира им нужно быть здесь, в грязи и черноте Девятого Авеню.
За танцорами следовали семья и друзья, в тридцати шести белых лимузинах, три из которых находились на одной линии. В них ехали мэр, полицейские комиссары, дюжина членов Конгресса, матери безоружных чернокожих, застреленных полицией, друзья рэпперы в машинах, едущих посередине, и представители прессы, высокопоставленные заграничные чиновники, лица из фильмов и телевидения. В толпе были люди, принадлежащие разным религиям мира, в робах, сутанах и кимано.
Четыре новостных вертолета пролетели над головой Эрика.
- Ему нравилось возить с собой духовенство, - сказал Козмо, - Он однажды пришел ко мне в офис с имамом и двумя белыми парнями из Юты в костюмах. Он всегда молился.
- Некоторое время он жил в минарете, в Лос Анджелесе.
- Я слышал об этом.
- Я гостил у него однажды. Он построил минарет рядом со своим домом, а потом туда переехал.
Голос мертвеца становился все громче, по мере приближения фургона с динамиками. Его лучшие песни становились сенсацией, и даже те, которые не были хороши, все же считались хорошими.
Аплодисменты на фоне голоса становились более заметными, подводя Феза к импровизированному ритму, который звучал безрассудно и неустойчиво. Из толпы раздавались крики и вой. Они так показывали свою преданность. Аплодисменты от записи распространились на людей в толпе и в лимузинах. Теперь ночь получила конкретную эмоциональную окраску - восторг от лихорадочного единства, он и они, мертвец и пока еще живые.
