Эрик видел, что мужчина носил очки. И он горел. Люди отворачивались от него, падая на землю или стоя прикрыв лицо руками, опускаясь на колени, или проходили, пробегали рядом с ним, не замечая ничего в этой суете, или смотрели на изнеможенные тела и тупые, круглые лица.
Внезапный порыв ветра усилил пламя, но мужчина не двигался, его лицо не выражало боли, хотя очки плавились на его глазах.
Послышались стоны. Какой-то мужчина стоял и кричал, две женщины сидели на бордюре и рыдали. Они прикрывали руками свои лица и головы. Другая женщина подошла к горевшему и попыталась потушить огонь. Она осторожно махала своей курткой, так, чтобы не задеть его. Он слегка трясся, а его голова горела будто бы отдельно от тела. Пламя разделилось.
Огонь охватил его футболку, и она постепенно растворялась в воздухе, превратившись в дымящееся вещество. Его кожа потемнела и на ней появились пузырьки. Этот запах теперь чувствовали все, запах горящей плоти и бензина.
Канистра стояла рядом с его коленями и тоже горела. Пламя охватило ее, когда мужчина себя поджег. Там не было бормочущих что-то монахов и монахинь в коричневато-желтых робах. Похоже, он сам был инициатором этого.
Он был молодым, или нет. Эрик судил по смыслу этого действия. Они хотели, чтобы он был молодым. Эрик верил, что даже полиция этого хотела. Никому не нужен сумасшедший. Это было бы неуважение к их акции, их риску, всей работе, которую они проделали вместе. Он не был человеком со всякими приступами, живущим в узкой комнате, или слышащим какие-то голоса.
Эрик хотел почувствовать боль этого мужчины, его выбор и невероятную силу воли. Он попытался представить его, лежащим в постели и пристально глядящим на стену, продумывая план действий. Пришлось ли ему покупать спички в магазине? Он представил себе звонок кому-то, кто далеко, матери или любимой.
Операторы ушли со своего места, откуда снимали небоскреб. Они перебежали к углу улицы, с камерами на плечах, и начали снимать горящего человека.
Он снова опустился на откидное сидение, лицом к Вие Кински.
Даже после всех избиений, взрывов, нападения на инвестиционный банк, он все еще думал, что в этом протесте было что-то театрализованное, даже чарующее, в этих парашютах и скейтбордах, в пенопластовой крысе, в перепрограммировании часов на строки из стихов и из работы Карла Маркса. Он думал, что Кински была права, когда описывала это как что-то, выдуманное рынком. Протест был частью систематической очистки. И это заново доказало, в тысячный раз, насколько гениален рынок, насколько он гибок и как может поглощать все окружающее.
