- Можно сказать, что за этот день мои мысли изменились. Мое положение изменилось. Имеет ли это для тебя значение? Может и не имеет.
- Не имеет. Но если бы у меня была сигарета, может быть и имело бы. Одна затяжка и мне бы уже не нужно было убивать тебя.
- На тебе действительно растет грибок, который говорит с тобой? Серьезно. Люди всякое слышат. Некоторые даже глас Господень.
Он был серьезен. Он хотел быть серьезен, слышать то, что скажет этот человек, всю историю его падения.
Бенно снова прошел около стола и грохнулся на диван. Он отложил старый револьвер и посмотрел на свой модифицированный пистолет. Может он был модифицирован, может какой-нибудь военный выбросил его пару дней назад. Он еще больше стянул с лица полотенце и нацелил пистолет на Эрика.
- В любом случае, ты уже мертв. Ты похож на кого-то, кто уже сотню, тысячу лет был мертв. Мертв, как короли, как королевская свита в пижамах, объедающаяся бараниной. Интересно, я в своей жизни вообще хоть раз использовал слово "баранина"? Оно пришло мне в голову из ниоткуда. Баранина.
Эрик пожалел, что не застрелил своих собак, борзых, до того, как уйти из дома утром. Пришло ли это ему в голову из-за жуткого предчувствия? У него была акула в тридцатифутовом танкере, с кораллами и морской травой, вмонтированном в стену из песочно-стеклянных кирпичей. Он мог оставить приказы для своих помощников, чтобы те отвезли акулу к Джерсийскому пляжу и выпустили в море.
- Я хотел, чтобы ты исцелил, спас меня, - сказал Бенно.
Его глаза сияли из-под покрова полотенца. Опустошающий взгляд был устремлен прямо на Эрика. Но Бенно ни в чем его не обвинял. В его глазах будто проходил судебный процесс, меркли надежда и нужда.
- Я хотел, чтобы ты спас меня.
Голос был ужасающе близок. Но эту близость чувств и опыта Эрик не мог разделить. Ему стало грустно за Бенно. Какая одинокая преданность, ненависть и какое разочарование. Субъект знал его так, как никто не знал. Он сидел в ступоре, нацелив пистолет, но даже смерть, которая, как он думал, так важна для его освобождения, ничего бы не изменила. Эрик разочаровал этого преданного и недружелюбного человека, непредсказуемого человека, этого психа, и разочарует его снова. Ему пришлось отвести взгляд.
Он посмотрел на свои часы с ремешком из крокодиловой кожи, на запястье, между салфетками, прилипшими к ране, и жгутом с желтым карандашом. Но часы не показывали время. На стекле было изображение лица, его лица. Это означало, что он случайно активировал электронную камеру, может когда стрелял в себя. Камера была настолько микроскопической, что ее можно было считать чистой информацией, метафизической частицей. Она работала внутри каркаса часов, собирая изображения по всей окружности и выводя их на экран.
