И тут же на улице, которую пересекал этот переулок, раздался заливистый смех; кто-то, наверное, стоял там и смеялся над ними, но Джейсону все было безразлично, он даже не оглянулся. Смех был долгий и злобный, но мужской или женский, Джейсон понять не мог. Один приступ смеха следовал за другим, человек сипел и хрипел, то ли от злобы, то ли в судорогах. Смех как будто причинял ему боль. Джейсон не обращал внимания на эти звуки, он хотел только поднять девушку на ноги и увести прочь, но она не желала помогать ему. Тогда он решительно поднял ее на руки и медленно, осторожно понес по Барнарт-элли, не оглядываясь назад. Наверное, это было даже рискованно, потому что переулок с каждым шагом становился все темнее. За спиной у Джейсона послышался последний короткий взрыв смеха, и все стихло. Никаких удалявшихся шагов Джейсон не слышал — снег покрывал улицу толстым ковром. Он почти не слышал и собственных шагов. Зато отчетливо слышал, как от напряжения стучит его сердце. Слышал свое пыхтенье. Один раз ему пришлось приподнять девушку — она едва не выскользнула у него из рук; голова девушки легла ему на плечо, и он услыхал ее дыхание, слабое и прерывистое. От нее пахло чем-то горьковатым — дешевыми духами или помадой для волос.
Наконец он добрался до Буклингемского дворца. Теперь важно не разбудить хозяйку, миссис Буклингем. Хорошо бы уши у нее были такие же грязные, как и все остальное, хорошо бы она ничего не услышала!
Только когда ему удалось открыть парадную дверь и внести девушку в вестибюль, он осознал, что несет ее к себе домой. И мгновенно понял всю нелепость своего поступка: он и в мыслях не имел ничего подобного, хуже того — это было просто глупо. Кто знает, что она выкинет у него в комнате? И что сделает миссис Буклингем, если проснется и обнаружит их? Девушку следовало отнести в другое место. Туда, где о ней позаботятся, накормят, уложат спать, обуют, оденут. Что если она ночью умрет? Или у нее начнется воспаление легких? Нет, ее место не здесь, а в доме для таких, как она.
Но Джейсон не слышал, чтобы где-нибудь были такие дома.
Поэтому он с девушкой на руках бесшумно поднялся по лестнице в свою мансарду. Привычно, не зажигая света, он положил ее на диван, служивший ему постелью. Нашел на столе спички, зажег лампу и бросил в камин угля. Вскоре огонь разгорелся. Он поднес лампу к дивану и оглядел девушку. Казалось, жизнь понемногу возвращается к ней, но, быть может, его обманывал свет лампы. Глаза она не открывала. Он потрогал ее руку, рука все еще была холодная — он вдруг заметил, что девушка насквозь промокла. Воспаление легких, снова подумал он. С той же боязливой решительностью, что и раньше, он раздел девушку, деловито и осторожно, как это сделал бы заботливый отец или врач. Одежду он повесил сушить к камину. Кроме жакета, на ней была только блузка и юбка, и больше ничего, даже чулок.
