«Надо подумать». Сотни осажденных повторяли два волнующих слова кто вслух, кто мысленно. Хотя им не раз твердили, что ни десятой, ни пятой, ни третьей частью, не половиной имущества не откупиться от алчных гостей. Орда гребет подчистую. Обещание взять умеренную дань – лишь приманка, способ вытащить обороняющихся наружу. Явная хитрость. Но чем неуклюжее хитрость, тем она вернее. Казалось бы, что глупей червяка на крючке? А рыба ловится.
Точно рыбу на воздухе, ждет легковерных за пределами крепости быстрая смерть. Она неотвратима, как солнечный закат, как ночь после дня. Войну исхлопотал шах Мухамед, это так, но и помимо его неусыпных стараний она бы грянула рано или поздно. Не убей Инальчик татарских послов, татары сами тайно сгубили бы их по дороге в Ургенч. Им нужен был повод для крупной ссоры. Потому что орда не могла существовать без войны.
Плуг монгола – меч, он пашет чужие хранилища. И не щадит железная рука ни богатых, ни бедных. Лишь духовные лица неприкосновенны. Если трусливый Курбан и ему подобные, с дрожью уповая на сомнительную доброжелательность татар, тешились заведомо несбыточной мечтой, то мулла Бурхан-Султан знал безошибочно – он сумеет уберечь голову от беды. Разумеется, чтоб выжить, следует кое-что предпринять.
– Рассказывай, – кивнул Бурхан-Султан осведомителю, вернувшемуся из города.
Затворники поневоле, пленники в собственном доме, обитатели дворца понуро сидели у огня в низком зале с рядами резных деревянных колонн, поддерживающих темные бревна потолка.
– Сперва горячились, – сообщил угрюмый лазутчик. – Спорили. Злились. Музыканту Курбану даже по шее стукнули. Теперь сено и хворост снимают с крыш, под навесами прячут. Ограды, пристройки, загоны ломают. Камни, жерди, глину в глыбах сносят на стеку.
– Значит, биться надумали.
Снаружи, у дворцовых ворот, послышались крики. Ухнул таран. Треснули доски, звякнула медь. Начальник охраны принес невеселую весть:
– «Черные шапки» бушуют. Вконец озверели. Говорят, не поделимся с ними зерном – весь дворец разнесут.
– Изголодались? Рубите их, гоните! Они недостойны хлеба. Что происходит с людьми? – посетовал священник. – Каких-то десять дней назад я мог заставить толпу скалу раздробить, щебень съесть. А нынче она – будто взбесилась.
– Толпа перестала быть толпой, – хмуро сказал есаул.
– Что с нею случилось?
– Она превратилась в народ.
– Ха! Заблуждаетесь, любезный. Толпа и есть народ.
– Нет. Толпа – пестрая куча людей, занятых каждый своей особой заботой. Пусть их миллион – они составляют всего лишь толпу. Верти ею как хочешь. Но стоит разномастному сброду задаться единой целью – это уже народ. Народ неумолим. Опасна и толпа, но ярость толпы – слепа, ее можно отвести, направить в иную сторону. А у народа глаза ясные. Султан Санджар предостерегал: «Если народ выйдет из повиновения, получится полный беспорядок – малые будут исполнять дела великих, великих принудят справляться с работой малых». Так и вышло, – усмехнулся с горечью Бейбарс. – Айханом сегодня правит кузнец Бахтиар, а нас, видно, заставят горн раздувать, махать кувалдой.
