Народ вздохнет – будет буря.
Про кого это сказано?
Про Джахура. Про Салиха. Про меня.
– Податью душить, деньги драть на войско, на мечеть, на дворцовую рухлядь – они все тут как тут! А беда пришла – пропадай, город, как хочешь? – кричал Джахур.
– А мы тащились – думали, спасет нас эмир! – отвечали ему крестьяне. – Весь урожай отдали. Куда теперь?
– Урожаи созреет новый, – сказал Бекнияз. – Но кто ответит за гнет, за вечный страх, за иссыхание души? Чихнуть, плюнуть, суставами хрустнуть боишься. Не то что слово против сказать. Разве это жизнь?
– Пробьемся! – крикнул Бейбарс. – Давай, давай! Будто внезапный грозовой поток, играя пеной сизых волн, устремился по склону холма через темный кустарник – конный отряд канглы в синеватых кольчугах и белых шапках вырвался из ворот, ринулся к мосту, толпа перед крепостью в испуге раздалась.
Но у моста встал каменный вал друзей Джахура; поток расшибся, расплескался, разлился грязной лужей.
– Назад! – Джахур вскинул над головой кувалду. – Умерьте резвость.
Дин-Мухамед сверкнул зубами в глаза муллы:
– Говорил я – уйдем до рассвета! Не послушались.
Бурхан-Султан двинул коня вперед.
– Ослеп, кузнец? Брось молот. Мы не татары.
– Что татары, что ваша власть – одна напасть. Они снаружи нас грызут, вы – изнутри. Назад! Ели, пили, плясали – теперь платите.
– Хватит болтать! – Бейбарс тряхнул булавой. – Я тебе за все сейчас уплачу…
Салих ударил его дубиной по руке.
Суматоха. Отряд лишь частью оставил крепость – задние ряды продолжали вываливаться из ворот, тесня толпу селян и мастеровых: заносились боком, кренились, падали крытые повозки. Мужчины, проталкиваясь верхом сквозь сумятицу, остервенело хлестали плетью орущих детей и женщин.
С канглы и местными их прихвостнями бились не только те, кого привели Бахтиар и Джахур. В драку ввязались люди, что притащились к замку раньше, и до утра сидели в тумане, дрожа от холода.
Они крепились в усадьбах, увязывая скарб. Крепились, выходя в путь и оглядываясь через плечо на пустые покинутые жилища. Крепились в ночных полях, где над ними рыскали вражьи стрелы. Крепились тут, у ворот твердыни, под чью сень они спешили в надежде спастись.
Но теперь, когда открылось, что надежда была напрасной, люди не могли больше крепиться.
В красных степях зияют черные трещины, из трещин незримо струится дух земли. Он бесцветен, но густ, ядовит и опасен. Стоит высечь искру – воздух перед глазами вмиг воспламенится.
Точка света, ослепительно сверкающая на кувалде Джахура, явилась той искрой, от которой вспыхнула ярость в сердцах. Вся злость, рожденная горечью потерь, страхом, усталостью, обидой, самой необходимостью крепиться, полыхнула наружу, как синий огонь из трещины в пустынной земле огнепоклонников. И пламя это обожгло плоские лица канглы. От него лопались глаза.
