В один прекрасный осенний день в тени садовой беседки сидел пан Андрей Кмициц и, попивая послеобеденный мед, поглядывал сквозь обвитую диким хмелем решетку беседки на жену, которая прогуливалась перед беседкой по тщательно выметенной дорожке.
Она была красива необычайно; с ее светлыми волосами и ясным, почти ангельским выражением лица. Она ходила медленно и осторожно, ибо все было в ней полно благодати и благословения. Пан Андрей смотрел на жену влюбленными глазами. Он следил за каждым ее движением с тем выражением привязанности, с каким собака следит глазами за хозяином. Порой он улыбался, так как был очень доволен тем, что видел. И улыбка эта была похожа на улыбку веселого повесы. Рыцарь был, видно, от природы проказник и в свои холостые годы пошалил немало.
Тишина в саду нарушалась лишь шумом падающих на землю спелых плодов и жужжанием насекомых. Погода установилась. Было начало сентября. Солнце уже не припекало, но светило ярко. В этом свете горели красные яблоки среди серой листвы; их было так много, что казалось, будто деревья были ими сплошь облеплены. Ветви слив сгибались под тяжестью плодов, подернутых легким пухом. Первые нитки бабьего лета, зацепившиеся за деревья, колебались от дуновения легкого ветерка, — такого легкого, что он не шелестел даже листьями.
Быть может, и эта погода наполняла душу пана Кмицица радостью. Его лицо сияло все более и более. Наконец, он отхлебнул меду и сказал жене:
— Оленька, поди сюда, я тебе что-то скажу!
— Только не такое, чего я не люблю слушать.
— Да нет же, ей-богу! Дай ушко!
Сказав это, он обнял ее, приблизил свои усы к ее белокурым волосам и прошептал:
— Если будет мальчик, назовем Михалом.
Она отвернула вспыхнувшее лицо и прошептала в свою очередь:
— А ведь ты обещал не спорить, если мы назовем его Гераклием.
— Видишь ли… Это в честь Володыевского.
— А разве память деда не важнее?
— Моего благодетеля?.. Да, правда! Но второго мы назовем Михалом. Иначе и быть не может!
