– Ну что – Поклонский?! – Никон только рукой махнул. – Я его и проклинать не стану. Поляк и латинянин. Речи его глупы, и глупость их тебе же, государь, на пользу. Чем больше литвы поверит, что у Москвы народа нет, тем страшнее им будет, когда ты явишься на них грозою.
– А ведь правда! – обрадовался Алексей Михайлович. – Ох, люблю тебя. Я уж света было невзвидел, а ты вот сказал словцо – и полегчало.
И вправду успокоился: изменник страшен, когда за спиной стоит, в стане врага от него вреда меньше.
10
Полковник Лазорев стоял на пороге, тиская в руках шапку. Показалось, что Борис Иванович Морозов не узнал его. Боярина словно инеем ударило. Борода бела, брови белы, и лицо словно бы припорошило.
Боярин допустил до себя просителя, на поклон сказал: «Здравствуй!» – да и позабыл вдруг о пришедшем. Прикрыл ладонью глаза, затих.
Андрей Лазорев не знал, как и быть ему. Окликнуть – смелости не хватало, а чтобы повернуться и уйти – смелость нужна еще большая.
Решился вздохнуть:
– Ох!
Боярин не шелохнулся.
– О-ох! – снова вздохнул полковник.
Ни звука, ни движения в ответ.
«Может, спит?»
Охнул во всю грудную клетку:
– У-у-о-ох!
– Телишься ты, что ли?
Морозов отвел от глаз руку и посмотрел на полковника до того серьезно и печально, что хоть сквозь землю провались, а все равно – стыдоба!
– Ты в чуму в Москве был?
– В Москве, Борис Иванович.
– Дом уцелел?
– Дом уцелел, а домашние все померли.
– Дворни много осталось?
– Никого.
– Если пришел людей просить, так у меня из трех с половиной сотен в живых Бог оставил полторы дюжины.
Лазорев встал на колени:
– О боярин пресветлый! Не казна мне надобна, не палаты со слугами. Скажи обо мне государю, отпустил бы он меня на войну с ляхами. Не могу в Москве жить. Хари чумные за каждым углом мерещатся. Я Москву-то от чумы спасал, да к себе ее и приволок во двор. Ради мести и злобы прыгнул ко мне через забор чумной мужик.
Морозов встал, подошел к Лазореву, поднял с пола:
– Я давеча молодым тебя вспомнил. Такой ты удалец был… Да и я уж не тот. В те-то поры кровь по жилам аж кипела! И того желалось, и этого. Все было надо. Все хотелось сделать по-своему, ибо одни мы умны… А поживешь… – Он махнул рукой. – Теперь вот и глаза видят окрест, и уши наконец очистились, чтобы слышать. Истина в мире немудреная: кукарекают все, но всяк на свой лад. И никого ты не переучишь, разве что перекричишь! – Морозов засмеялся, и очень даже весело. – Все ж, будь нам удача, многих нынешних бед Россия и не знала бы! Не дал Бог удачи, а жизнь взяла да и прошла.
