И что же вы думаете? Профессиональное чутьё не подвело меня и на сей раз. Я дождался.
Помолчав минуты две-три, Гнездозор вдруг снова устремил на меня мутный взор и улыбнулся. Но это была уже совсем другая улыбка — не та, экранная, известная каждому россиянину. Такой улыбки я ни разу не видел в новостях. В ней было что-то детское. И вместе с тем фальшивое. Типичная гнусненькая улыбочка нашкодившего пацана — кривенькая, слегка глуповатая. Это было так странно и необьяснимо, что теперь уже я без всякого стеснения смотрел на него во все глаза.
А он, видимо, уловив моё удивление, нервно хмыкнул — и таким же паскудно-неестественным тоном — репетировал, видно, заранее, подлец, может, даже и перед зеркалом — поинтересовался:
— Ну, и как там поживают великие герои Революции и дедушка Ленин? Или это уже вроде как неактуально — по нынешним-то временам? А, Анатолий Витальевич?…
(Это вежливенькое «Анатолий Витальевич» он выговаривал с особым смаком, — и в какую-то долю секунды я успел подумать о том, что почему-то никогда прежде не замечал, как красиво и мелодично, оказывается, звучит моё имя).
— Чего-чего?.. — машинально переспросил я. Мозг, видимо, ещё не зарегистрировал начала распада. Зато Гнездозор отчего-то пришёл в полный восторг:
— Ну как же, Анатолий Витальевич! Дедушка Ленин! Чем вы теперь лечите своих маленьких пациентов? Или они умирают?..
Вспышка слепящего света. Удар поддых.
Я мучительно пытался досообразить, допроснуться, что-то понять. Не может быть. Это-то как они раскопали? ИБР тогда ведь ещё не было. А что было? ФСБ? Или нет, КГБ? Забыл. Стар. Но тогда-то я не был стар. Я был юн. Слишком юн, чтобы все эти службы, как бы они там ни звались, могли мной интересоваться.
Нет, вру. Всё было совсем не так. Вряд ли в тот миг я был способен к логическим рассуждениям. Поначалу я элементарно не разобрал его слов — спасительный шок сознания. А, когда до меня, наконец, дошло, — временно перестал владеть своим телом.
Странное, жутковатое, чем-то даже приятное ощущение — когда от нестерпимого внутреннего жара всё в тебе вдруг раскисает и плывёт куда-то вниз — нос стекает в рот, глаза — вглубь щёк, те — на плечи, внутренние органы уже где-то в районе колен, счастье, что перед выходом я успел тщательно опорожнить мочевой пузырь и кишечник. О, блаженство — не сопротивляться себе, стечь со стула на пол, впитаться без остатка в чисто вымытый бетон!..
Но остатки гордости, былой советской выправки ещё, оказывается, жили во мне. Это они заставили меня собраться, удержать себя — ну, пусть не всего себя, а только глаза — в густой, ну, хотя бы гелеобразной, сметанообразной консистенции, чтобы твёрдо и прямо… да что там, хоть как-нибудь взглянуть на вялый прототип Бессмертного Лидера, который, оказывается, продолжал ещё что-то говорить, медиумически закатив зрачки вверх и так же — медленно, монотонно — раскачиваясь из стороны в сторону. Почти невероятным усилием воли я приказал себе сосредоточиться и услышать навязываемый текст:
