Не знаю, как это по-польски…
Такую rachmones почувствовал…
Такую жалость…
Ой-ёй-ёй, какая rachmones, какая огромная, когда он уходил из этого мира…
7
Он просыпается в три — и не спит до утра. — Не спишь? — спрашивает жена и садится на кровати. — Знаю, знаю, — перебивает ее Адам С. — Я должен пойти…
— Он хочет тебе помочь, — начинает плакать жена.
— Во время последнего визита он попросил меня нарисовать стену гетто и арийскую сторону. Дал лист бумаги, ручку и говорит: «Нарисуй, я не понимаю, о чем ты».
— Ну а как он может понять? — удивляется жена Адама С., которая, как и их психиатр, родилась в Бруклине. — Объясни ему. В этом нет ничего плохого. Когда поймет, попробует тебе помочь.
— Постарайся уснуть, — отвечает Адам С., надевает спортивный костюм и выходит из дому.
Он бежит между темными, сонными садиками своих коллег.
В шесть утра открывают университетский спортивный клуб. Он идет в зал и упражняется на тренажерах.
Тренирует сердце.
Поседевший, он все больше похож на отца. И все меньше на того, заточенного в нем, не тронутого смертью, шестилетнего — навеки.
1
О плачущем дибуке я рассказала знакомому — солдату и поэту, живущему в Иерусалиме.
Каждый уцелевший еврей чуть нетерпеливо слушает чужие рассказы.
Каждый уцелевший еврей сам знает историю в сто раз интересней.
— Ну, все? — спрашивает он. — Так я расскажу тебе кое-что получше…
— Ну, все? — спросил меня воин-поэт, когда я рассказала ему о дибуке. — Так я расскажу тебе…
«Кое-что получше» оказалось историей о дедушке Мейере и бабушке Мине. Жили они в Седжишове. Это было богатое, почтенное семейство, дед Мейер занимал даже какое-то время пост бургомистра. Позднее занялся торговлей, построил лесопилку, скупал лес и производил шпалы. Затем перебрался на Подолье и представлял там пивоварни «Okocim». Незадолго до войны вернулся в родные места.
У бабушки Мины болели ноги. Почему — толком никто не знал, хотя дед показывал ее всем лучшим львовским врачам. Бабушка сначала прихрамывала, потом — все медленней и медленней — ходила с палкой, и наконец вообще перестала ходить. Тогда дед поехал во Львов и купил кресло. С высокой спинкой, с удобной подставкой для ног, обитое зеленым бархатом в полоску чуть посветлее. Бабушка Мина уселась в кресло, поставила на подставку ноги и глубоко вздохнула: «Теперь уж до самой смерти не встану». С этой минуты бабушка управляла домом с кресла.
Она восседала на нем в своей комнате, но прекрасно знала, что рыбе не помешал бы перец, а красному борщу — сахар, что внуки должны сесть за уроки, а служанка — принести из аптеки лекарство от кашля.
