И зачарованная Елена в конце концов застыла, внимая и наслаждаясь, и Заза перестал рыскать глазами вправо и влево в тщетных попытках разглядеть хоть один источник этих звуков и теперь если и смотрит — то изредка, украдкой и как-то странно — на хозяйку. И быстро отводит взгляд — будто боится, что его за этим застигнут или разглядят в его слюдяных глазках что-то глубинное, затаенное, спрятанное и от себя тоже. Даже гость прекратил хохотать — осекся, затих, слушает. И все работники высыпали из многочисленных помещений — кто в чем — и стоят, не замечая стужи. А кто-то из женщин сковыривает со щеки сосульку-слезу: как же хорошо-то, а, как сладостно!
И снаружи поместья солдаты так заслушались, что забыли про командиров, про воинский долг, про бдительность, — стоят, расслабившись, вольно, как гражданские, со свободными мирными лицами — даром что в форме и при оружии. Да и командиры их — кто не в штабной машине генерала взглядом ест — тоже какими-то другими сделались, совсем не воинственными и как бы выпавшими из субординации. И охрана импровизированных концлагерей куда меньшим волком стала смотреть на вражеских пленных и — ну кто б мог подумать! — начала кивать, здороваться, узнавать однополчан… Хотя пение чудесное из-за стены сюда доносится приглушенно, без особой яркости. Хуже, чем до забытых на деревьях наблюдателей — те, несмотря на вновь отличную видимость, к биноклям не прикасаются, вообще глаза закрыли, чтобы не отвлекаться от чарующих звуков…
А соловьи все поют и поют, да так красиво, так ангельски, словно и не к птицам обращаются, не к людям, не к природе, а непосредственно к небесам: Господи, вот здесь, посмотри, на этой вот самой земле, пусть и холодной сейчас, неприютной, но ведь может же, может быть рай! Ну почему нет, Господи?!.
Кто знает, может, Всевышний в конце концов и услышал бы этот слаженный восхитительный хор, но…
Генералы, почувствовав, что в войсках началось разложение, осознав, что решающий час пробил и медлить больше нельзя, одновременно выскочили из штабных машин и с криком: «Заводи!» — устремились к бронетранспортерам.
Залезли наполовину в башню, придали верхней своей половине, торчащей из люка, бравый вид и скомандовали:
— Подрывай!
С грохотом, мигом заглушившим все, стена в двух местах обрушилась, обнажив сквозные, затянутые лишь дымом, взметнувшимся снегом и кирпичной пылью, проемы.
— В атаку! Вперед!
Грянула музыка, взлетели в небо первые салюты, рассыпавшись наверху огненными шарами и букетами, и две боевые машины с двух сторон въехали сквозь пробитые бреши в поместье!
