– Не беспокойтесь, Антонина Яковлевна, это еще надолго, знаю по опыту. – Кленовский, склонив набок голову, прислушался к рокочущим раскатам голоса из зала, то и дело прерывающимся треском аплодисментов. – Успеете и привести себя в порядок, и настроиться… А меня, между прочим, уже спрашивали о вас.
– Кто?! – задохнулась она, но в это время из гримерки появился Мишка, потрясающий часами-«луковицей».
– Ты с ума сошла, Нинка?! Нет времени языком молоть… Вы уж извините, Вадим Андреевич, только ей же на сцену через пять минут… Живо у меня!
Дальнейшее Нина помнила как в чаду. Кажется, она причесывалась перед зеркалом; кажется, никак не могла правильно завязать шаль и в конце концов просто накинула ее на одно плечо; кажется, старалась закрепить на коротких волосах газовую косынку, но та все не держалась и спадала на пол до тех пор, пока Мишка не сунул ее в карман и не буркнул: «Пойдешь так, ничего, отросло уже!» У Нины не было сил спорить. Только перед выходом она кинула напоследок взгляд в зеркало. Из треснувшего стекла на нее сумрачно посмотрели черные, длинные, лихорадочно блестящие глаза. «Двум смертям не бывать, а одной не миновать… – обреченно подумала Нина, отвернувшись от зеркала и выходя за порог. – Что будет, то и будет».
Зал оказался небольшим, скудно освещенным и – набитым сверх меры. Оглушительные аплодисменты грянули сразу же, как цыгане вышли на сцену и солистки начали рассаживаться на расставленных полукругом стульях. Нина, сев в центре, между Танькой и хорошенькой, совсем молоденькой плясуньей Олей Тишкиной, от волнения суетливо заплетавшей в косички бахрому своей шали, смотрела в зал, на море гимнастерок, френчей, кожаных курток и фуражек. Почему-то она думала, что, выйдя на сцену, тут же увидит Наганова, но лица в первых рядах, то ли от волнения Нины, то ли из-за плохого освещения, сливались в одну полосу. «Да, может, его здесь и нет вовсе… – с облегчением подумала Нина, улыбаясь в зал. – И что ты себе в голову забрала? Правильно Кленовский сказал: они цыган хотят послушать, вот и все. А кто не захочет-то? Ну, помоги нам бог…»
Кленовский тем временем тщетно пытался добиться тишины: чекисты хлопали и стучали ничуть не тише солдат Преображенских казарм. К аплодисментам прибавился еще и смех, когда к низенькому толстому конферансье вышел с гитарой наперевес долговязый Мишка, который был выше Кленовского на полторы головы. Скворечико широко улыбнулся в зал, показав ряд прекрасных ровных зубов, движением руки попросил тишины, откашлялся. И, глубоко вздохнув, произнес:
