"Это один знакомый отца. Эти бумажки мне нужны, чтобы оправдаться за прогулы в Институте", - небрежно бросила Женя бланки в ящик стола. Я только покачал головой. Ведь это верховная судебная инстанция НКВД! Такие бланки опасно даже в руках держать, а этой девчонке люди приносят их на дом, чтобы она оправдалась за прогулы. Видимо у нее были какие-то сильные связи. Женя была непревзойденным сорванцом. Как-то раз она собиралась в театр со своей подругой Лорой, студенткой Института Кинематографии. Лора славилась своим птичьим умом и хорошенькой мордашкой. По каким-то соображениям я в театр не приглашался. "Мы идем в театр по делам", - объяснила мне Женя, - Ты посиди здесь и почитай. Не смей уходить! Я скоро вернусь". Затем она начала переодеваться. Когда Лора вопросительно посмотрела на нее, то она со смехом успокоила подругу: "Гриша свой человек. Можешь не стесняться. Переодевайся!" Я инстинктивно заподозрил что-то недоброе, но так-как в других комнатах было холодно, то я взял в руки газету и изобразил мое отсутствие. Женя с Лорой вертелись перед зеркалом, споря у кого лучше линия спины и другие линии. Наконец Женя призвала в качестве судьи меня. Прежде чем опустить газету я немного поколебался, но затем любознательность взяла верх над осторожностью. Только лишь я опустил край газеты, как мне в голову полетела тяжелая книга: "Ты куда смотришь? Ты и не глядя должен знать кто лучше!" - поучительно произнесла Женя. Так и дружили мы с Женей в этой увешанной коврами комнатке. За окном били зенитки, полыхало прожекторами московское небо. Где-то гремела война, на фронтах текла кровь. Потом пришел и мой черед надеть солдатскую шинель. И вот теперь я снова здесь. В широкое окно падают багровые лучи заходящего солнца. Они секут перламутровыми полосами морозный воздух за окном, бесшумно скользят между складками занавеси, рождают в комнате тихую пляску искрящихся пылинок. Лучи уходящего солнца упираются в ковер на стене. Бархатный узор вскипает янтарной влагой диковинных южных плодов, тлеет угасающим светом неизведанного сказочного мира, где есть все то, чего не хватает нам в жизни. Узор медленно гаснет, теперь он истекает кровью. Он теплый, он густой, он дымится. Краски умирают как день за окном, становятся все глубже, все темнее. Они зовут к чему-то томительному и непостижимому, далекому и прекрасному. На что они похожи сейчас? На черно-красное, терпкое как мускат, кавказское вино. Такое вино пьют в знак любви и кричат "Горько!" Я поднимаю руку и осторожно касаюсь играющей красками бархатной ткани. Я уверен, что она должна быть теплой, что я почувствую эту теплоту, что на моей ладони останутся уходящие краски. Я хочу поймать, остановить их. "О чем ты думаешь, Гриша?" - вдруг тихо спрашивает Женя. "Так вот спишь в траве, а потом откроешь глаза", - думаю я вслух. - "Перед носом ползет мурашка. Стебли такие большие, а бедная мурашка такая маленькая. Ползет бедняга, торопится, падает и опять торопится... А куда она торопится? Подставь ей палец - она поползет по пальцу. А стоит опустить другой палец и - нет мурашки. Так вот и наша жизнь. Думаешь, что ты что-то из себя представляешь... А потом откроешь глаза - и видишь, что ты только мурашка..." "Чего это тебе пришло в голову именно сейчас?" - удивленно поднимает брови Женя.
