- Отвернись, Василь.
Агеев по-военному через левое плечо развернулся к раковине. Я быстро напялил его комбинезон, натянул высокие черные бутсы, повесил через плечо его сумку с консервами, нахлобучил суконный картуз и, таким образом, решил проблему конспирации. Агеев обернулся на скрип задвижки.
- Мы разве не будем любить друг друга?
- Возлюби врага твоего, штурмовик Агеев, ибо друзей любят и мытари, - наставив его на путь истинный, я покинул отхожее место. Агрессия и безумное коварство метались во мне как малярийные пациенты. А низкое и высокое уже мною не воспринимались как противоречия, когда я нащупал в кармане комбинезона заточенную отвертку. Холодное оружие штурмовиков. И я захотел им немедля воспользоваться. Промедление было смерти подобно. Быстрота подобна жизни. Я быстро достиг прилавка, за которым Филиппок подсчитывал дневную выручку.
- Сколько? – спросил я, налегая на прилавок.
- Уйди, святой отец, от греха.
Заточенной отверткой я забил тысячную банкноту в опасной близости от чистых ногтей продавца. Точнее, между его растопыренными пальцами, накрывшими казенные деньги.
- Теперь я привлек твое внимание?
Всегда хотел произнести эту реплику. Случай не подворачивался. Но Филиппок доказал мне, что мы с ним одни фильмы смотрели.
- Плохая мысль, - парировал он мою чужую реплику своей, и тоже не собственной.
С точки зрения критики грязного разума, он был прав. Но мысль ограбить этот сволочной магазин родилась у меня при полном отсутствии всяческого контроля со стороны рассудка. А значит, и я был прав согласно Бретону. И это отнюдь не воспринималось мной как противоречие.
- Сколько здесь?
- Сто двадцать тысяч. Меня славяне уволят.
- Я тебя раньше уволю. Я тебе отвертку в глаз воткну.
- Сто двадцать шесть.
- Уже лучше, Филиппов. Честность украшает мужчин. И две литровых бутылки «Rosstof».
Пока Филиппок за счет заведения выставлял мне бутылки, я смел в сумку с консервами сто двадцать пять тысяч. Испорченную отверткой купюру я оставил на прилавке. Я все равно не мог ей воспользоваться. По испорченной купюре меня легко могли вычислить анархисты или штурмовики. Этот факт лишний раз подтверждал мою расчетливость и хладнокровие, обостренное алкоголем.
- Могила тебя на ремни порежет, - пообещал Филиппов, провожая уложенные мною в сумке дополнительные литры.
- Аминь, - закрыл я тему, и отвернулся от прилавка.
Но как-то я пропустил, что в магазине опять восстановилась кромешная тишина. Все штурмовики, сколько их осталось, наблюдали сосредоточенно за моими действиями. Только Хомяков с очкариком, отгородившись кожаным портфелем от реальности, делали вид, что ничего не происходит. Наивно было с их стороны. Реальное и воображаемое больше не воспринимались как противоречия.
