Епископ Антоний тоже проснулся с первыми лучами солнца и, совершив утреннюю молитву, как ни в чем ни бывало, вскинул на плечо свою тяжелую сумку:
– Я готов, мессир шериф! Полагаю, мы обойдемся без завтрака, чтобы не терять времени?
– Правильно полагаете, ваше преосвященство. Вам это будет не трудно: ведь мессу вы служите, не вкушая перед тем пищи, а мои воины – люди привычные.
Однако, они потеряли куда больше времени, чем могло бы уйти на завтрак: едва все сели в седла и тронулись в путь, как обнаружилось, что восемь из двадцати шести лошадей захромали. Причем, это были те, которых привязали на краю деревни, и которых хуже всего освещали костры.
– Неужели кто-то искалечил их? – не без тревоги воскликнул епископ. – Я слыхал, что лазутчики иногда подрезают или прокалывают лошадям сухожилия.
– Это невозможно, – возразил Веллендер. – Какая же лошадь даст покалечить себя, не издав громкого визга, даже не заржав? А ничего такого за всю ночь никто не слыхал.
Впрочем, совершенно отметать предположения епископа не следовало, поэтому шериф соскочил с коня и принялся осматривать сухожилия ближайшей захромавшей лошади, но не обнаружил следов подреза или прокола, в чем, впрочем, почти и не сомневался.
– Значит, дело куда проще! – воскликнул сэр Эдвин, не слишком утешившись и оставаясь мрачнее тучи (он уже на чем свет проклинал себя за то, что не послушался епископа и не устроил ночлега прямо в поле). – А ну-ка, посмотрим!
С этими словами шериф приподнял хромую ногу коня и осторожно поддел кинжалом подкову. Ковырнул раз, другой, пока из-под подковы не вылетел и не упал на землю небольшой острый камешек. Такие же камешки оказались и под подковами семи других лошадей, у которых обнаружилась хромота.
– Кто мог это сделать? – в ярости Веллендер сгреб ошалевшего от испуга деревенского старосту за куртку и, дернув, почти оторвал от земли, хотя весил почтенный виллан не меньше кантара[36].
– Кто мог это сделать?! – голос шерифа дрожал от ярости. – Отвечай, мерзавец! Кто из твоих селян связан с разбойниками? И если ты мне этого не скажешь, то знай: я спалю дотла всю твою деревню!
– Клянусь Богом и всеми моими восемью детишками, – прохрипел в отчаянии староста, – что не знаю в нашей деревне никого такого… Может, это был кто-то чужой?
– Да?! Кто-то чужой болтался по окраине деревни немалое время, судя по тому, сколько он успел напакостить, и ни одна из ваших собак не подняла лая?! Говори, скотина, да поживее: к вам приезжали люди Робина Гуда?!
