— Откройте, ханум, не бойтесь. Я полицейский.
— Зачем? Что вам нужно?
— Позвольте мне на минуту войти.
— Но зачем?
— Зачем? Хвала Аллаху за вашу красоту!.. Для обыска. Необходимо произвести обыск… Не разрешите ли вы мне произвести у вас обыск?
Так пытался Селим сблизиться с сирийской красавицей. Но его проделка стала известна, и слух о ней быстро распространился. Вышел скандал, и в результате последовало увольнение на год.
Все это с быстротой молнии промелькнуло в голове Селима, и он не вымолвил ни слова. Поняв, о чем думает брат, Абда сказал тоном человека, выражающего справедливое возмущение:
— Правильно. Помолчи лучше. Дело и так ясно как солнце.
Селим поднял голову и спокойно спросил:
— Что тебе от меня надо?
— Сам. знаешь, — ответил Абда, стараясь сдержать гнев. — К чему столько слов? Мы все это знаем.
Селим выпрямился.
— Послушай! — горячо и серьезно сказал он. — Довольно! Твои уловки нас не обманут! Ты, эфенди, напрасно хитришь. Нет, ведь это даже не хитрость. В твоем положении хитрец сказал бы все начистоту, а ты только отрицаешь. Мне все известно, но я не хочу болтать. Если не веришь, я готов доказать свои слова. Призываю присутствующих в свидетели.
— Доказать свои слова?
— Конечно, — быстро ответил Селим. — Желаешь доказательств? Пойдем вместе, и позволь мне обыскать твои вещи и одежду.
Абда насмешливо расхохотался.
— Как ты сказал? — воскликнул он. — Обыскать? Машалла! Разве твоей милости не запрещено делать обыски?
Все молча слушали их перебранку. Но волновался только Мухсин. Страх и тревога сжимали его юное сердце. А между тем ему нечего было опасаться, он мог быть совершенно спокоен. Никому и в голову не приходило обвинить или только заподозрить пятнадцатилетнего мальчика в краже женского носового платка!
В дверях вдруг появился Ханфи. Он посмотрел на ужинающих своими близорукими глазами и спросил:
— В чем дело? Чего это вы сегодня шумите, точно вас замесили на дрожжах ифритов[12]? Успокойтесь! Я явился! Вот я!
Никто ему не ответил. Только Заннуба соблаговолила поднять глаза и бросить на него пренебрежительный взгляд, потом ее лицо приняло прежнее отсутствующее выражение.
— Я не вижу ни еды, ни питья! — продолжал «почетный председатель», подходя к столу. — Где же ужин, о котором вы говорили? Мы слышали, что ужин подан. По-видимому, это ложный слух.
Заннуба подняла голову и вяло сказала, указывая рукой на миску:
— Разве ты не видишь?
Ханфи нацепил на нос очки и заглянул в миску.
