— Да-да… совершенно верно, — поспешно согласился с ним сэр Бернард. — Если вы помните, я затронул этот вопрос на последнем собрании Ассоциации. Я думаю сегодня снова упомянуть об этом в своей речи.
— Я тоже. Но я буду первым. Впрочем, не помешает, если и вы скажете об этом, Клиптер. Кстати, и пресса здесь, — Роулендс указал на стол прессы справа от них.
Но сэр Бернард даже не взглянул на репортеров. Он во все глаза смотрел на Роулендса, к которому повернулся, решив, что не уделяет ему достаточного внимания. Роулендс был дородный человек, краснолицый и могучий, как бык. Но по мере того, как сэр Бернард смотрел на него, эта глыба мяса все больше съеживалась и таяла, оставались лишь призрачные контуры, а внутри них плотная и живая тощая фигура, в которой от знакомого облика сэра Джоффри Роулендса были только глаза. На мгновение ему показалось, что эта тощая встревоженная фигура хватает за руку какую-то женщину — впрочем, не женщину, а тоже лишь ускользающую тень. Сэр Бернард призвал на помощь всю свою силу воли, которой он не без основания гордился, чтобы прогнать эти призраки и снова увидеть перед собой знакомую румяную тушу Роулендса. И ему это удалось.
— Вам нехорошо, Клиптер? — спросил Роулендс, нахмурившись.
— Нет, ничего, спасибо. Просто устал. Переработал, как обычно. И потом эти речи. Вам, Роулендс, конечно, чаще их приходится произносить, чем мне.
— Даже слишком часто. Вообще я занят по горло. То одно, то другое. Некогда сесть и подумать, — сказал Роулендс.
— Потому что ты боишься, Джоффри. — Это произнес женский голос, глубокий и мягкий. — Ты всегда боялся.
— Что? — вскричал сэр Бернард.
— Я говорю, что мне некогда сесть и подумать, — раздраженно повторил Роулендс. — Так же, как и вам, Клиптер. — И он отвернулся.
Тяжело дыша, сэр Бернард попытался сосредоточиться на обеде. Лунатики убрали глубокие тарелки и поставили на председательский стол цыплят с овощным гарниром. С минуту сэр Бернард ел и пил, как человек, только что подобранный после кораблекрушения. Но он обратил внимание, что ни еда, ни вино не имеют вкуса. Как будто он ел и пил во сне. Нехорошо, подумал он. Стоит ли, рискуя показаться невоспитанным, набрасываться на еду и вино, если не получаешь от этого удовольствия? Он повернулся к лорду Купингу, который все еще разговаривал с Брексли.
И снова он необыкновенно остро почувствовал то, что чувствовал Купинг, — изнеможение, усталость и скуку, сознание близости смерти. Только сейчас он чувствовал все это еще острее — и не столько удивлялся своим ощущениям, сколько страдал. И тут в голову ему пришло то, о чем он предпочитал не вспоминать: что все мы спешим к могиле, и никто из нас не может быть уверен ни в чем, кроме смерти, которой все кончается. И сэр Бернард этого конца — в отличие от Купинга — вовсе не жаждал. Он его страшился. Что пользы трудиться и создавать огромные предприятия, добиваться богатства и власти, если в любую минуту ты можешь погрузиться во тьму, быть засыпанным землей точно так же, как самый ничтожный из твоих клерков.
