— Стойте, где стоите, мсье Бремон. Не оборачивайтесь. И положите руки за голову, — сказал незнакомец.
Он говорил с расстановкой, его голос звучал ровно, уверенно, почти предупредительно. Вошедший послушно сложил руки на затылке. Незнакомец, с пистолетом в руке, подошел и обыскал его свободной рукой. Оружия вошедший при себе не имел. Незнакомец сделал два шага назад, к креслу, и опустил руку с пистолетом.
— Задерните шторы.
Тяжелые непроницаемые занавеси, спускавшиеся из-под потолка к самому полу, надежно скрыли за собой все три окна.
— Садитесь за стол. Руки наверх — так, чтобы я их видел.
Человек сел, впервые повернувшись лицом к незнакомцу. Приятное, на вид скорее молодое, усталое лицо его было напряжено, губы неестественно плотно сжаты. Много дней не бритая борода густой тенью покрывала щеки. В его глазах, обращенных на незнакомца, читалось смешанное чувство тревоги и обреченности, как если бы уже давно он предвидел подобное развитие событий, но так и не сумел полностью подавить в себе страх.
— Не думал, что Альберти найдет меня здесь, — сказал он.
— Люди прячутся больше для самоуспокоения. Нет тайника, к которому не нашлось бы ключа, мсье Бремон.
— Не всегда это так. Вы никогда не найдете бумаг.
— Вы могли бы мне подсказать, где их искать.
— Я не скажу.
— Не зарекайтесь. Никому не дано знать, как он поведет себя под действием боли. Ведь запредельную боль невозможно себе представить.
Незнакомец произнес эти слова совершенно безучастно. В какую-то минуту страх, гнездившийся у Бремона под ложечкой, как будто прорвался наружу, и все его тело свела долгая дрожь.
— Вам незачем беспокоиться, — продолжал незнакомец. — Я не люблю ни видеть, ни причинять боль. Жестокость — удел слабых, довесок их слабости. К тому же меня нисколько не интересуют ваши бумаги. Я пришел не за тем.
Бремон глубоко вздохнул: казалось, к нему вернулось прежнее спокойствие, рожденное безусловной уверенностью в скорой развязке. В задумчивости и словно бы в недоумении он обвел глазами комнату и остановил взгляд на книге, лежавшей на полу у ножки кресла. Она привлекла его внимание.
— Вы любите книги? — спросил он.
Незнакомец не ответил, как если бы счел вопрос неуместным или по-детски наивным. Помолчав, произнес:
— Ценность данной библиотеки заключается в том, что она организована по принципу, насколько я могу судить, вполне строгой выборки. Отправной точкой ее взята дисциплина, наиболее общая по объему, пространству и времени своего предмета, приводящая в конечном итоге к знанию самому узкому, причем каждое множество в этом ряду принципиально включает в себя следующее за ним: физика — биология — история — литература… Ибо, проследив эту цепочку в обратном направлении, мы можем сказать, что художественное творчество является одной из областей приложения человеческого сознания, сознание — превратностью жизни, а жизнь — эпизодом материи. И обратите внимание на то, что значение предмета обратно пропорционально размеру описывающего его дискурса. По биологии книг написано больше, чем по физике, по истории больше, чем по биологии, а литературе в этом отношении принадлежит бесспорное лидерство. Из чего можно, пожалуй, вывести, что чем дисциплина шире, тем она точнее, и чем менее точной она является, тем она болтливее. Вообще, все это может послужить к полезному и забавному размышлению о лаконизме истины и длиннотах фантазии.
