«Мои материальные условия его, скорее всего, не интересуют, — рассуждала Наташа. — Зачем ему мое приданое? Нет — это для него не имеет значения. Мое прошлое? А нет прошлого. Что у нас еще в активе? Образование? Да, образование стоящее. Манеры? Некоторый опыт общения с людьми у меня есть. Характер? Интересно, что он знает о моем характере? Ну да ладно. Конечно же, если он мною интересуется, то потому, что я красивая, это общепризнанно».
Наташа сбросила с себя халат и подошла к большому зеркалу, стоящему в спальне. Она долго и сосредоточенно смотрела в зеркало, как бы спрашивая у себя о чем-то.
«А ну-ка, девушка, покажи мне свое второе я, — сказал Аллеин так, чтобы Наташа не смогла ему отказать. — Покажи себя, кем бы ты хотела стать на самом деле».
Наташа усмехнулась, наклонилась к зеркалу, показала себе язык и, сделав лицо актрисы, произносящей монолог из классической трагедии, сказала:
— Коль жизнь — театр, а люди — актеры, то надо постоянно репетировать жизнь, чтобы жить. И надо стараться находить в этом радость, коль уж жизнь — банальная пьеса.
Наташа стащила с постели простыню, ловко задрапировала себя складками ткани и прошлась перед зеркалом, искоса глядя на себя. На нее умными, красивыми глазами спокойно и холодно смотрела заместитель директора банка по экономике. «Так, губы чуть плотнее, взгляд чуть помягче. Неплохо, получается», — оценил Аллеин.
Драпировка была быстро изменена. Наташа отошла от зеркала и медленно, походкой манекенщицы пошла вперед, подойдя, повернулась перед зеркалом, стала боком, потом повернула чуть наклоненную голову, улыбнулась, чуть разжала губы и изобразила на лице невинность и смущение. Аллеин кивнул головой: «Тут ничего менять не надо — и так сойдет».
Наташа накинула простыню на голову, скрыв волосы, подняла глаза вверх, так, как она видела на картинах старинных художников, и изобразила на лице благоговение и смирение. Аллеин улыбнулся: «Несколько картинно и вычурно, таких монахинь не бывает, а если бывали, то их надо было держать взаперти, подальше от мужских глаз. Смирения во взоре все же недостаточно и блеск в глазах не от слез». Наташа попыталась пустить слезу, чтобы изобразить молитвенный экстаз. Слеза не получилась. «Ладно — на троечку», — махнул рукой Аллеин.
Простыня была сброшена. Наташа начала танцевать. Танцевать Наташа, без сомнения, очень любила. Танцевала она недолго, успев при этом выплеснуть поток чувственности и скрытой, и открытой. «Ладно — с этим все ясно. Отлично. В крайнем случае, всегда можно пойти в кабаре», — сказал Аллеин и зааплодировал.
