Когда защитники других обвиняемых заметили, что такая стратегия разбивается о готовность Ханны во всем признаваться, они переключились на другую стратегию, использовавшую эту готовность в своих целях, накладывавшую все больше обличительного материала на Ханну и тем самым снимавшую его с других обвиняемых. Защитники делали это с профессиональной выдержкой. Их подзащитные поддерживали их возмущенными репликами в сторону Ханны.
-- Вы сказали, что знали, что посылаете заключенных на смерть -- это вы можете утверждать только о себе, не правда ли? Того, что знали ваши коллеги, вы знать не можете. Вы, пожалуй, можете это предполагать, но в конечном счете не утверждать с точностью, не так ли? -- допрашивал Ханну адвокат одной из других обвиняемых.
-- Но мы все знали...
-- "Мы", "мы все" сказать проще, чем "я", "я одна", не так ли? Это правда, что только у вас, у вас одной в лагере были опекаемые вами заключенные, сплошь молодые девочки, на какое-то время одна и потом на какое-то время другая?
Ханна замялась.
-- Я думаю, не только у меня одной...
-- Лгунья бесстыжая! Это были твои любимицы -- все твои, только твои!
Одна из обвиняемых, дородная женщина, не без медлительной важности гусыни и вместе с тем бойкая на язык, была не на шутку взволнована.
-- Не может быть так, что вы говорите "знаю" там, где вы в лучшем случае можете полагать, и "полагаю" -- там, где вы просто придумываете?
Адвокат покачал головой, будто с огорчением принимал к сведению утвердительный ответ Ханны.
-- Это правда, что все ваши подопечные, как только они надоедали вам, отправлялись следующим этапом в Освенцим?
Ханна не отвечала.
-- Это была ваша особая, ваша личная селекция, не правда ли? Вы не желаете больше признавать этого, вы хотите спрятать ее за чем-то, что делали все. Но...
-- О боже!
Дочь, которая по окончании своего допроса заняла место в рядах с публикой, закрыла лицо руками.
-- Как я могла это забыть?
Председатель спросил ее, не желает ли она дополнить свои показания. Она не стала ждать, пока ее вызовут вперед. Она встала и заговорила со своего места среди зрителей.
-- Да, у нее были свои любимцы, всегда какая-нибудь слабая и хрупкая девочка-подросток, и она брала их под свою защиту и заботилась о том, чтобы их не использовали на лагерных работах, она давала им лучшие условия жилья и обеспечивала их лучшим пропитанием и по вечерам забирала их к себе. Этим девочкам было запрещено говорить о том, что она делала с ними вечером, и мы думали, что она с ними... ну, понимаете... в первую очередь потому, что все они потом отправлялись в Освенцим, так, словно она позабавилась с ними и они уже были ей больше не нужны. Но это было совсем не так, и однажды одна девочка все же заговорила, и мы узнали, что девочки читали ей вслух книги, вечер за вечером, без остановки. Это было лучше, чем... и также лучше, чем если бы они умерли от непосильных работ на стройке, должно быть, я думала тогда так, что это было лучше, иначе я не смогла бы этого забыть. Но было ли это лучше?
