Лора вышла из клиники. Прошло много дней, она звонит, но я никогда не отвечаю — не хочу с ней говорить.
Однажды утром у меня собирается съемочная группа клипа, чтобы обсудить некоторые детали. Звонит телефон, помощник режиссера снимает трубку, слушает, потом говорит мне, что это Лора. Я качаю головой и беру отводную трубку. Лора спрашивает:
— А ты кто такой?.. Вы что, трахаетесь с ним?
Ассистент совершенно багровый, я утешаю его, уговариваю не обращать внимания.
Лора пишет мне письма. «Какому одиночеству я научилась у тебя. Всю свою жизнь я буду вспоминать слезы, пролитые после любви с тобой, слезы волнения, невероятного счастья, не забуду наслаждения, которое испытала с любимым, с тобой».
В одном письме я нахожу лепестки засушенного цветка, в другом — каплю голубого хрусталя. «Любовь моя, я дарю тебе эту каплю, чтобы голубизна неба и моря были всегда с тобой».
Конечно, в конце концов я отвечаю на ее звонок. Я говорю, что не смогу забыть ни ложь, ни шантаж, Лора отвечает:
— Я докажу тебе, что изменилась, и ты вернешься ко мне.
Она нашла работу в бюро радиорекламы, ей подарили сибирскую лайку — нечто среднее между волком и собакой.
Каждые две недели я ставлю свет на телевизионной передаче, но больше не снимаю город своей маленькой видеокамерой, совершенно не переношу вечеров, после обеда растягиваюсь на кровати, как парализованный, мне кажется, что я вешу целую тонну. В два часа дня в душе поднимается тоска, в пять она становится почти непереносимой, а к восьми внезапно исчезает. Если мне нужно поразмышлять или что-то сделать, я с огромным трудом собираюсь с силами, мечтаю о кокаине, о том подъеме и концентрации всех сил и способностей, которые мне дарил наркотик и которых никогда больше не будет.
Врачи уменьшили дозу лекарства: шесть порошков в день, три утром, три вечером. Это гораздо менее мучительно. Я улыбаюсь, смеюсь, но все это на поверхности, на губах, иногда в глазах. Смех покинул глубины моего тела, все мне кажется банальным, даже растущие лиловые нарывы.
Утром, в половине восьмого, я вхожу в госпиталь Тарнье, чтобы сдать анализ крови. У меня смутное ощущение, что я где-то видел парня, сидящего в очереди передо мной, с перетянутой резиновым жгутом рукой и иголкой в вене на сгибе локтя. У него одутловатое, изуродованное саркомой Капоши лицо, он с трудом открывает глаза. Моя очередь: я сажусь на красный пластиковый стул, наклоняюсь, чтобы прочесть на формуляре имя предыдущего пациента. Оказывается, я его очень хорошо знаю, он работал с моим отцом. Этот молодой блестящий инженер был красив и силен, сейчас, надевая куртку, он выглядит как тень человека. Я здороваюсь, вряд ли он меня узнает, но отвечает и тут же уходит.
