Юру прохватило как морозцем: «Девочке-то зачем?..»
Осторожно, полушутливым тоном спросил домашних, не слишком ли тяжел для ребенка такой ствол?
— У моей Ребекки был револьвер, — охотно объяснил хозяин, — жена держала его в сумочке. Арабы не предвидели, пришлось ей стрелять… А к деревянному прикладу под мышкой, как у дочки, кто же подойдет?
И все дружно загоготали…
Арье-Лев за завтраком объяснил, что здесь без оружия не обойтись. Юра и сам догадался о том, но долго не мог избавиться от ощущения чего-то очень неправильного. «Девчушечка только от соски и… за автомат?» Эта мысль вызывала неясную тревогу, отголосок протеста; позднее возникали другие встречи, тревога ослабла, оставаясь неясным ощущением какого-то непорядка, а потом и вовсе забылась…
От Арье-Льва и его дружков узнал, что он, Юрий Аксельрод, здесь из свежачков не один такой, — с лубянского корабля на бал: это стало повседневной практикой послесталинского КГБ, подобравшего когти.
Юра был дипломированным специалистом или, как говорят американцы, «профи». После Мордовии получил диплом системного программиста. Считалось, в Израиле не он будет искать работу, а работа — его.
Это стало первой развеянной иллюзией Юры. Только здесь, в беседах с плачущими или нервно смеющимися беженцами из Баку, Вильнюса, Нагорного Карабаха, Оша, прояснилась для него общая картина. Лубянская дудочка верезжала почти одновременно с армейской пальбой по собственному народу. Потому и имела успех столь ошеломляющий…
Герои «Памяти» охотно подтверждали циркулирующие среди евреев слухи, недостатка в которых не было никогда: «форточку вот-вот закроют…»
Когда тридцатого октября 1989 года, многолетними и совместными усилиями и Рабина, и Шамира, для российских евреев «закрылась Америка», израильское министерство иностранных дел перестало придерживать свои вызовы в Россию, они хлынули потоком…
Израильские газеты, как обычно, в дружелюбии к «русским» замечены не были. Лишь сообщали наперебой, в каких городах России ввели талоны на сахар, масло, чай; в конце концов, новую алию гордые сионисты-старожилы пренебрежительно обозвали «колбасной»…
Еще никто не понимал, а в России, тем более, что компьютерщики высокого класса вскоре станут во всем мире по цене золота. Их вытолкали из СССР отнюдь не меньше, чем врачей и учителей музыки. Реки безработных «профи…» самой высокой квалификации текли по раскаленным и пыльным улицам полутропической страны, повторяя, не без горечи, самую распространенную остроту тех лет: «Зачем ветряной мельнице компьютер?»
