— От советских ничего другого и не дождешься, — сообщил он Арье-Льву, получая в аэропорту свой первый подарок в Израиле — противогаз. У того сразу глаза потеплели: увидел, этот Юра — парень «свой в доску», никакими просоветскими слюнями его не обмажешь, и ввел в свой круг, где никого ни в чем убеждать не требовалось. Юра, как «свежачок», был интересен всем. Почти месяц бывшие узники возили его по еврейским поселениям Иудеи, показывали домашним и соседям, и те наперебой рассказывали ему, какой он счастливец. Когда они прибыли, из Воркуты да Норильска, в начале семидесятых, их оглушило непостижимое высокомерие и хамство чиновников, чуть ли не в каждом мисраде кричали на бывших россиян: «Зачем вы приехали?», «Вас никто не звал!», «Вы нам не нужны!»
Почему так? Что они, с цепи сорвались, чиновные исраэли? Испугались чего? Этого ни Арье-Лев, ни его друзья постичь не могли, вспоминали лишь, что газеты на русском были иногда газетами — вопленницами. Вопияли о невнимании к новичкам, о массовой безработице…
«Теперь все иначе, — твердили бывшие зеки. — Конечно, израильский бардак никуда не девался. Но, тем не менее… Другие времена. Вас и встретили по человечески. Вы счастливец!»
Жилища бывших узников, как правило, были скромны, а вот рядом высились дворцы и крепости в три-четыре этажа. Арье-Лев сказал, что в них живут многодетные евреи из Южной Африки и Америки, они прилетели с деньгами, могли построиться где угодно, но, люди крепкие, не без идей, посчитали, что их место «на передовой» Израиля. «Крепкие» тоже хотели потолковать со «свежачком» из России, и Арье-Лев повез своего подопечного во дворцы. Юра поведал «дворцам» о своем столкновении с Крысоловом в генеральских погонах; в изысканных винах со всего света недостатка не было, и к вечеру «передний край» начал у Юры двоиться…
Утром он проснулся у одного из гостеприимных хозяев поздно, принял душ, бивший яростно, как из пожарного брандспойта, и вышел на гранитную террасу. Куда-то провожали белолицую девчушку, дочку хозяина, похожую на его Марийку в ее семнадцать. Юра достал из своего брезентового планшета карандаш и быстро набросал на листочке взметнувшиеся руки девчушки, похожие на крылышки птенца, мягкий изгиб белой шеи. Написал под рисунком «Нежность». Нежность в белом и коротком платьице с кружевной оборочкой, взметнувшемся от ветра, поцеловала провожавшего ее тучного отца и двинулась к машине, взяв на ходу со стула и набросив на плечо пистолет-пулемет «Узи» с деревянным прикладом.
