У Ганшина всё оледенело внутри. Увидев испуганные ребячьи физиономии, Юрка притормозил.
— Ну, таких у нас теперь нет, — объяснил он, — и говорить об этом нечего.
— Вот Зоя Николаевна… — неожиданно вставил Костя.
— Что Зоя Николаевна? — заинтересовался Юрка.
— Про бога говорила и вообще…
— Кому говорила? — остановился на полном ходу, что-то соображая, Юрка.
— Да вот Ганшину, и я слышал.
И Костя рассказал, что узнал недавно от Ганшина, про тот ночной разговор под звёздами.
В палате стояла тишина гробовая, даже Жаба перестал раскачивать кровать.
— О-о! — зацокал, покачивая головой, Юрка. — Зоя Николаевна прекрасный педагог, однако позволя-а-а-ет… И вы хороши, если не дали ей отпора. Вы же завтрашние пионеры и отлично знаете, что бога у нас нет. И если учитель заблуждается…
— Да нет, я ничего такого не говорю, — спохватился вдруг Костя. — Это так, случайный разговор вышел.
— В наши дни, когда люди гибнут на фронте, страна напрягает все силы для победы, ничего случайного нет, запомни это, Костя, — твёрдо возразил Юрка.
Костя уж не рад был, что начал, и лежал теперь с расстроенным лицом.
— Ну, ребята, сразу обо всём не переговоришь, — вскочил с его постели Юрка. — Я пошёл. А вы подумайте о плане работы будущего звена, о том, как помогать друг другу, вытаскивать отстающих.
— А на кино кто поедет? — заорал Жаба.
— Это вы сами, ребята, решайте, я попрошу ещё Изабеллу Витальевну к вам зайти, она скажет, — произнёс Юрка и был уже одной ногой в коридоре.
Костя повернулся к Ганшину:
— Ты что, Гашка, думаешь, я зря про Зою сказал?
Ганшину было не по себе. Чепуха понеслась в голове, какое-то колесо с крутящимися спицами. Всё смешалось: часы Фортунато, и слова Зои Николаевны, когда она показывала звёзды, и слова Юрки, что каждый должен, и Павлик Морозов, и мучающий детей Зиновий Петрович. Кому верить? И как всё это соединить, собрать, зажать, словно песок в горсти?
— Я вообще-то к ней хорошо отношусь, — смущённо бормотал Костя. — Ты не думай. Ну, что она такая скучная дура и на арифметике ко мне придралась.
— А всё ж зря ты её выдал, — неожиданно для себя пробормотал Севка и испугался. Таких слов Косте не говорили.
— Я выдал? Я выдал? — возмутился Костя. — Я только сказал, что было. Ты вот промолчал и остался сбоку припёку. А я, если хочешь знать, за тебя говорил. Мне что, я тебя спасал. Если бы старшие узнали, ты бы отвечал, что скрыл. И вообще, думаешь, мне приятно было…
«Опять он прав, — с тоскливым восхищением подумал Ганшин. — Что я за несчастный такой, что ни в чём разобраться не могу».
