— О, не любит! Какая новость! А кого у нас любят?
— Говорят, что он везде ставит немцев, а русских отодвигает в сторону…
— И поделом! Немцы люди исполнительные, — сказала графиня, — и отчего бы им не трудиться и не получать награды за свой труд?
— Но это нехорошо, это вызывает неудовольствие…
— Ах, мой друг! Сколько еще вещей в мире вызывают неудовольствие. Что же, от всех отказаться?
Любава рассмеялась:
— Вы всегда так ловко умеете возразить, тетя!
— Да, это верно, — довольно улыбнулась Агния Петровна.
— Ну а как же Долгорукие? Разве их гибель не на его совести?
— Нашла кого жалеть! — возмутилась графиня. — А их делишки каковы были? Поделом вору и мука!
— Зачем вы так, — пробормотала Любава. — Разве они воры?
— Конечно, не более воры, чем иные… Но ты знаешь ли, как они обошлись с врагом своим Меншиковым и его семейством? Уж ничуть не лучше, чем после обошлись с ними.
Девушка вздохнула и не нашлась, что ответить.
— Они сами виноваты. Зачем захотели выше головы прыгнуть? А ведь они, мой друг, — понизила голос Агния Петровна, — хотели власть сильнее царской приобрести! Поначалу эту свою Екатерину в государыни-невесты записали и хотели ей — ей! — трон передать в обход законного царского рода! А какая же она наследница, суди сама, коли даже женою царя не стала, — возмутилась графиня. — А царя Петра II малолетнего кто извел? Не Иван ли Долгорукий? А кондиции, кондиции? — Возмущению Агнии Петровны, казалось, не было предела. — Кто хотел законную императорскую власть ограничить и под свою руку взять?
— Да, нехорошо…
— А с ними и другие… А впрочем, дружочек, поверь мне — заслужили они свое несчастье. Слишком высоко взлетели — оттого и так больно было им падать…
— Не знаю, что и сказать, — произнесла Любава.
— А ничего и не говори, — беспечно отмахнулась графиня. — В жизни всегда так: один губит другого, а потом и сам гибнет от других рук. Вот суди сама: Меншиков сгубил Девиера почем зря. Долгорукие — Меншикова погубили, ну а уж Долгоруких — сама знаешь…
— А герцога, — прошептала Любава, — ведь его тоже можно погубить?
— Можно, — графиня пристально посмотрела на девушку. — Но теперь не время об этом говорить. Теперь он — регент. А далее видно будет. И вот еще что, — она взяла девушку за руку, — не вздумай ни с кем об этом разговаривать. И слова мои никому не передавай: и себя погубишь и меня.
— Хорошо, тетя. Я ни с кем о том говорить не стану, — Любава отвечала вполне серьезно.
Никогда и ни с кем не говорила она о том, что порою рассказывала ей графиня.
