Внезапная опала обрушилась, будто топор на голову. Даже не опала — угроза неминуемой гибели. В последний момент предупредил его человек, коему по должности никак нельзя было этого делать: его друг Малюта.
Тогда-то, зимой тысяча пятьсот семьдесят второго года, не исполнил Малюта Скуратов государева повеления. Поздней ночью, один, прискакал он к терему своего друга и, едва перекрестясь на образа, сказал:
— Беги, Митька! Не смог я отговорить государя! Он и мне не верит, твердит, что без огня дыму не бывает. Тень Сильвестра на тебе! Государю уж все едино, что этот поп блажной, что изменник Курбский, да будет проклят род и потомство его. Раз, мол, доносят, может, ты и вправду — упырь, изменник.
— Ты в это веришь?! — вскинулся Дмитрий.
— Верил бы, не сам бы к тебе приехал, а людей послал! — насупился богатырь. — Я ж наземь пал перед Иоанном Васильевичем, просил тебя не трогать! Так нет, говорит, на дыбе проверить надобно. А на дыбе кто ж не скажет того, чего требуют? Езжай-ка, друг, отсюдова побыстрее! Да не скачи в Звенигород, в имение свое, там тебя соколы мои враз отыщут.
Малюта вдруг хмыкнул.
— А то и сам государь увидит… Он туда на богомолье ездит.
— И куда же мне? — растерянно воскликнул Колдырев. — Был бы я один, а то ведь, сам знаешь: год, как женат, и Милуша моя ныне на сносях. Куда ж я с нею?
Но, сказав так, Дмитрий вдруг хлопнул себя по лбу:
— Вот дурачина! Про жену вспомнил, а того не сообразил, что у нее ж вотчина своя есть: под Смоленском, в глуши, в деревушке. Она и записана не на Милушу. Да и вовсе — никто в Москве про то имение не знает!
— Вот и славно! — перевел дух Скуратов. — Собирайся скорее, жену буди, да в дорогу. Слава Богу, глядь, снег пошел. Ехать можно в санях, беременную бабу в седле не трясти, и следов к утру не останется — все заметет. А уж розыскных я сумею на ложный след направить. Пускай мои волчаты рыщут в другой стороне. Прощай, брат!
…А потом была метель, заиндевелые гривы коней, влекущих сани в клубящуюся черно-белую мглу. И сдавленный крик Милуши: «Митя! Ох, помоги! Ох, не доеду… Здесь разрешусь!»
Все будто в тяжелом сне было: бегство из Москвы, в имение жены под Смоленском, рождение прямо в дороге его первенца, который, наверное, из-за этой безумной гонки в зимней ночи народился мертвым. Милуша, милая его жена, тогда едва не изошла кровью; верно, только молитва спасла ее… Тогда он стойко принял все бедствия. Ходил в скромный деревенский храм, ежедневно молясь о здравии Государя (прежде, чем о себе и о супруге), а равно и о том, чтобы царские подозрения рассеялись, чтобы изгнаннику возможно было возвратиться в Москву.
